ГЛАВА  21

ЧЁРНЫЙ  КОРЕНЬ

 

Вороной вгляделся вдаль. На горизонте, в предрассветной дымке, протянулась по земле молочная лента.

— Белая Дорога, — сказал Амурат.

— Правильно. Ты увидел её прежде меня. С этого берега, издали вода по утрам кажется белой. Поэтому единороги и зовут её Белой Дорогой. Вон там одно из их кочевий. С тех пор как на Великой Равнине воцарился мир, кони и единороги свободно проходят через земли друг друга. Сейчас тут можно встретить и иные племена. Кони из далёких от нас земель смогли подружиться с нами… А прежде я сразу замечал Шёлковую Ленту с этого холма. Старался различить её и сегодня, но ты, Амурат, оказался первым. Старею.

— Ты сам говорил, учитель, что Кухайлан Хайфи был старше, чем ты сейчас.

— Да. А разве я сказал, что теряю силу? Хотя, годы иногда дают о себе знать. В чём-то я сам виноват. И если бы не то, что произошло в моей жизни после плена, выздоровления и новой болезни…

— О чём ты?

— …я бы и теперь сожалел, что не ушёл в зените славы, в Ночь Быков или чуть после неё. А вообще-то зрение подвело меня не потому, что стало хуже. Просто у тебя оно острее, вот и всё.

— Ты говорил, что у стойбища Хатки мы сделаем последний большой привал.

— Сделаем. Отдохнём сутки. Шахин-Сокол! Вышли вперёд гонца. Пусть предупредит единорогов, что мы останавливаемся неподалёку от их кочевья. Нельзя ли у них разжиться чем-нибудь получше сухой травы?

Соловый жеребец ответил:

— Я и сам могу слетать туда в единый миг. Можешь командовать привал, Шах Тигран.

И он умчался от табуна.

— Видишь, каково старичьё нашего поколения? Мы жалуемся, иной раз, на судьбу, но знаем, что старость наша не так уж и дурна, как казалось. Потому что мы умеем преодолевать все трудности походов не хуже молодых. Правда, Шахин моложе меня, но и он уже не первой свежести жеребчик. А погляди как скачет – сокол!

— Учитель, ты будешь упрекать меня всю жизнь за неосторожно сказанное слово?

— Нет. Только всю дорогу.

— Но мне пока не хочется, чтобы она кончилась.

— Ты уже не торопишься домой?

— Но ты же обещал всю дорогу рассказывать. Кстати, Шах Тигран, так мало известно о твоём наместничестве в колонии Тур.

— Там ничего особенного не произошло. Дни проходили как во сне. Я смутно сознавал, что всё-таки жду возвращения.

 

* * *

 

Я был в добровольной ссылке и мало жалел об этом. Дела при моём правлении шли нормально. Быки даже не пытались сопротивляться и вовремя платили дань Шейху Юлдузу. Мы положили им платить дань семь лет и они согласились. Что им ещё оставалось делать? В Туре я понял, что наши исконные враги – не дьяволы и не сумасшедшие кровопийцы, какими их многие представляют. Но ведь кони знают быков только как жестоких, тупых и бесстрашных воителей, а не думают, что это за народ сам по себе. И ничего удивительного. Мы видели быков такими, какими они сами хотели перед нами предстать. А тем, что ненавидят, никогда не интересуются. Только желают избавиться от этого. Однажды я невзначай поглядел на муху повнимательнее и увидел, что у неё красивые радужные крылышки. Открытие удивительного там, где всё казалось скучно и давно знакомо.

 

Ни с кем из рогатых я не завязал дружеских или даже приятельских отношений. В разговоры с ними, правда, вступал и нередко. Я узнал для себя, что коровы, хотя и не так умны как лошади, но очень добрые и пугливые по натуре. Женщины и мужчины этого народа настолько сильно различаются характером, будто они разных пород. По моему желанию новое правительство почти сплошь состояло из коров самого вздорного норова. Впервые почуяв свою значительность, они не давали быкам и слова молвить, малейшие упоминания о войне сразу же пресекали, а чуть что – могли пустить в ход рога. Не очень мудрое, но достаточно надёжное правление. Особенно надёжное для соседей: ведь коровы не любят войн и распрей, когда распри из семейных становятся настоящими, когда амбиции воинственных быков отнимают у них покой и сытость, а их сыновей гонят на убой. Коровы настолько рьяно взялись заменять быков в правлении, что не удивлюсь, если в ближайшие годы в Туре наступит полный матриархат. Нас это мало беспокоит. Пусть быки сами расплачиваются за свои ошибки. А кто же станет это делать за них?

 

В колонии я больше всего хотел обитать где-нибудь вдали от поселений, в какой-нибудь пещере, чтобы заняться самосовершенствованием. Но пришлось удовольствоваться чистым полем. Я жил на полной воле, без крова и пристанища, я кочевал по лугам и рощам. Были, конечно, места, где я встречался с конями, помогавшими мне вести свою миссию в чужой земле. Иногда я ночевал в их шатрах. Впервые они видели правителя, о котором не было известно, даже где он собирается быть завтра, который не боялся ни плохой погоды, ни тайных врагов, если они вообще были.

Всё проходило спокойно. Однажды, правда, быки одного из поселений хотели забодать моего посла, но ему удалось вырваться, а бунт больше не повторялся, так как мои воины сами разобрались в этом случае, а я не стал им препятствовать. Быки меня боялись не меньше, чем в сражении. Ещё и потому, что никто не знал, где я появлюсь завтра. Они опасались мести, проклиная Баала Трёхрогого за то, что он тогда в лесу велел меня пытать. А больше за то, что не велел вовремя прикончить. Но это было только в первое время. Потом они признали справедливость покорителя. Сам бывший полководец удалился в отдельное поселение вместе с девятнадцатью жёнами, которые совершенно перестали его слушаться, и с кучей телят, ни во что не ставящих папашу-неудачника, который выходил из себя по любому поводу. Говорили, он стал очень нервным и сильно поглупел к старости. Но мне его не приходилось больше видеть, и я никогда об этом не сожалел. Для моего, тогда ещё не слишком крепкого духа, это могло стать тяжёлым испытанием, а месть теперь была ни к чему. Жизнь, которую вёл в опале Баал Трёхрогий, могла ему казаться куда страшнее мести Золотого Тигра.

При моём правлении, в покорённой стране не устраивались бесчинства, и никто не был безвинно предан смерти. Но я сам лично провёл несколько поединков, навеки успокоив самых ярых своих противников. Пасть от копыта столь достойного соперника, как я, многим казалось лучше, чем быть просто убитым стражниками. Быки поняли силу или справедливость, кому что ближе, и это заметно в наше время.

 

Иногда обо мне вспоминали и на родине. Из Серых Камней даже прислали слугу – молодого каурого жеребца, осуждённого в рабство на год за убийство жены. Я не спрашивал Бихара – так звали моего невольника, как это случилось, понимая, что говорить на эту тему ему не очень-то приятно. Да мне ведь было всё равно. Но ему бывало скучно меня сопровождать в скитаниях, и заниматься бездельем, пока я посвящал свободное время совершенствованию искусства Хайфи. Как-то Бихар сам сказал об этом, не в силах больше молчать: «Глупо всё вышло. Ужасно глупо» Что ж тут не понять? Среди таких, как он, частенько происходят глупости. Но оказалось, дело ещё и в чёрном корне. «Я мог что-нибудь натворить и прежде. Хени очень ловко женила меня на себе, а потом принялась за дьявольское зелье и частенько действовала мне на нервы, пока я сам не попробовал. А потом начались ссоры и драки. Появился соперник, затем – моя любовница. Потом, в порыве примирения, мы с Хени всё друг другу простили и подкрепили хорошее настроение дымом чёрного корня. Когда я очнулся, её уже не было».

— Так может, это и не ты убил её? – спросил я.

— Какая теперь разница?

Для его несчастной супруги – действительно, никакой. Да и то, что хвост у Бихара был коротко подстрижен в знак осуждения, его тяготило лишь от того, что неудобно гонять мух и слепней. Он был как будто безразличен к жизни. Я попытался помочь его неуспокоенной душе и больше её растревожил. Но когда Бихар покидал меня, он был уже не тем пьянчужкой-бездельником, никчемным обывателем окраин Города. Он начал думать, и ни за что не променял бы новое состояние своей души на дым чёрного корня. буквально через месяц мы расстались: невольнику было слишком трудно поспевать за мной в переходах и вести образ жизни, к которому я был давно привычен. Чтобы вновь не испытывать судьбу бедняги, я уступил его в услужение своему хорошему приятелю – Гарду-Ветроногу.

 

Прошло более полугода в чужой стране, пока гонцы коней не стали мне намекать, что Шейх Юлдуз доволен миссией и ждёт моего возвращения. Они передавали мне такие тёплые приветы от друзей, что я вспомнил, как по ним скучаю. Но прошло ещё немало времени, прежде чем я ступил на родную землю. Никогда не пожалею об этом изгнании, ведь оно было добровольным, хоть и нелёгким. Всё это время я посвятил учению Кухайлана Хайфи и каждый день вспоминал молодость и тренировки. Без этого мне бы не удалось справиться с тем, что меня ещё ожидало. Я восстановил своё прежнее мастерство, набрал силы и укрепил дух. Я снова хорошо выглядел и мне об этом говорили, ещё и потому, что не верили, что я вообще выкарабкаюсь в жизнь после плена у быков. Зато теперь я мог достичь в своём искусстве куда большего, нежели раньше. Однажды мне удалось, вызвав образ Бахор, отогнать его без особого усилия. И тогда было решено: возвращаюсь.

 

Город принял меня не хуже, чем в былые времена. Неясные надежды, связанные с возвращением, не давали покоя. Чего я ждал? Новых почестей? Милостей Шейха Юлдуза? Искренней радости друзей? Всё это было. Не было пока одного: встречи с Бахор. Мысль об этой возможности, несмотря на мнимую победу над своим чувством, до сих пор вертелась где-то в подсознании и не давала покоя. Она проявилась ясно и бесповоротно после дружеской вечеринки, устроенной в узком кругу в честь моего появления в Городе.

Юлдуз покинул её первым, ссылаясь на вечную занятость. Мы остались впятером и, поскольку трое из нас были женаты, речь зашла о семейных делах. Я сам это начал, спросив Шахина:

— Друг мой, Шахин-Сокол, сегодня Бай Шафран порадовал меня доброй новостью, которая для вас уже давно не новость – рождением его первого сына. Позвольте догадаться, что жена его Принцесс Роз не приветствовала меня сегодня рядом с супругом, потому что решилась повторить этот подвиг. Какая же из твоих красоток, Шахин, обрадует тебя первой? Ты ведь начал что-то говорить об этом.

— Опоздал, учитель. Байла уже родила мне дочку, а Байша не заставит долго ждать, — он кивнул на Султана. – И его хитрая Муники тоже. По её виду можно подумать, что она решила подарить мужу сразу побольше детёнышей, чтобы не утруждать себя в другой раз. Верно, Белый Барс?

— Надеюсь, всё будет в порядке… – заскромничал Султан. Его первая романтическая страсть к Муники ещё не охладела, и он был удивлён, что кроме них двоих, рядом должен появиться ещё кто-то. Это ведь была настоящая семья, а Султан всё витал в облаках. Забегая вперёд, скажу, что вскоре случилось редкое чудо: жена подарила ему сразу двух сыновей. И на этом остановилась – Шахин как в воду глядел, всё угадал шутя. А вечер был уже подпорчен разговорами о жёнушках, жеребятках, добрых старых временах. Шахин причмокнул, вспоминая Байхэ и ей подобных. Он всегда видел в любви только радости жизни и ни о чём не сожалел. Или же… так казалось? Султан постарался изобразить умудрённого опытом, заявив: «Что было, то прошло. В юности мы делаем массу глупостей, а потом понимаем: от добра добра не ищут. Что бы я представлял сегодня без Муники? Она мне сразу мать, жена, подруга, рабыня, госпожа и тысяча любовниц. Верите или нет, но со дня свадьбы, я даже не смотрю на других кобылиц. Зачем?» Всем показалась забавной речь Белого Барса – самого молодого среди нас, рассуждающего, будто с высоты многих лет. Но Карахан несколько резковато вставил: «Кто мешает вам не делать ошибок в юности? Небо создало поровну жеребцов и кобылиц, а значит, важно лишь найти свою». Ох уж этот упрямый холостяк! И как ему только удавалось сочетать в себе правильность и строгость с поэтической душой? Карахан всегда надеялся только на себя и сумел создать себя сам, не хуже многих поединщиков, самостоятельно изучавших эту особенную науку. Он никогда не совершал ошибок или же делал вид, что их не совершает. Он не высказывал ни одной мысли, если не был в ней уверен, а если был уверен, то будто вбивал свои слова копытом в камень. При том не спорил, а оттого, из образа полубезумного юнца, создал себе славу редкого умника. Открыто высказывая отвращение к войне, принимал в ней участие на совесть, но чувство мести никогда не забивало его убеждений против жестокости. За всю жизнь он не получил ни одной опасной раны, хотя вступал в невероятно сложные поединки, а в них, если бывал крепко ушиблен противником, то не давал ему об этом знать, валился с ног только когда его никто не видел. В общем, он был отличным парнем, но становился временами скучноватым. Все знали, что он запросто мог равнодушно провожать взглядом сотни кобылиц, выказывая этим отнюдь не презрение к ним, а свои убеждения в бессмысленности пустых интрижек. О его давней чудаческой мечте о незнакомке помнили только близкие друзья, да он сам. Но разве это давало ему право портить настроение приятелям? Карахан так не считал, ему хотелось сделать мир правильнее: «Не совершайте ошибок – и вам не придётся о них сожалеть». Султан решил, что это намёк на то, что за более короткую жизнь он успел наделать глупостей побольше, чем Карахан не сделал бы и за сто жизней. И ещё напоминание о его признании, о том, как он мог поступить, если бы король не отдал выкупа за их учителя. Ведь Чёрный Бархат тогда, ещё не зная, что предложили быки, осмелился взять на себя слова короля, которых ещё не слышал. Ему достаточно было намерения всех и собственного – спасти Золотого Тигра. Мнительный Султан всё это принял на свой счёт и поднялся со своего места у очага. Настроен он был не лучшим образом, вот только неизвестно, во что бы вылилась его обида: уход или вызов на драку? Карахан даже не пошевелился, а только фыркнул: «Зачем это тебе?» Бай Шафран, как всегда изыскано-дипломатичный, сказал им:

— Вы правы оба, но каждый по-своему. Ведь не все учатся на собственных ошибках. Иному достаточно примеров других. К чему, скажи, мой друг Султан, я стал бы связываться с первой попавшейся дамой, не испытывая к ней великих чувств, рискуя потерять будущую супругу? Такую партию, как Принцесс Роз было бы глупо упустить, поэтому я навязался в чуждую культуру и страну, где не имел подобных искушений всё время испытания, что мы с нею назначили себе. И мне не приходилось сожалеть об этом. Лишние развлечения, которые и так получишь, в своё время, они не стоят краха планов и надежд. И Карахан имел в виду то же самое.

— Как я тебя понимаю! – вдруг совершенно открыто вздохнул Карахан. – Как я завидую таким как ты и Роз! Но это не такая зависть, от которой совершают безумные поступки. Просто, мне кажется, я бы не выдержал так долго, встретив кобылицу своей мечты.

— Шафрану просто больше повезло, — оборвал его чуть успокоенный Султан. – Ведь ему не пришлось долго ждать счастья.

Бай Шафран и его постарался поддержать.

— И верно. Нам с Принцесс Роз повезло встретиться, хотя такая встреча казалась невозможной – наследница престола и обычный воин, к тому же из чужой страны… Небо благоволило нам, но мы и сами сделали всё, чтобы не расстаться навсегда. А так – редко для кого первая любовь оказывается и последней. Не знаю, о чём ты говоришь, о каком невезении. То ли о какой-нибудь дешёвой интрижке, что случилась в прошлом у тебя, то ли о том, что твоя Муники не может назвать тебя первой любовью. Впрочем, Султан, при всём моём почтении к королю, была ли там любовь? Ты можешь смело считать себя её единственным супругом, раз она для тебя ушла от короля.

— Вторая любовь, — задумчиво сказал я, — Это лишь та, после которой будет третья. Может, это не так уж важно. И у тебя, Султан, надеюсь, всё будет иначе. Главное, чтобы настоящее… Но ещё я знаю, что если первая любовь сильна, она может остаться на всю жизнь и не только в воспоминаниях. А если она проходит, может появиться и другая, и третья, и всё это будет настоящим… – Тут у меня стала кружиться голова и я, наконец, догадался о причине, и отчего мы все разоткровенничались.

— Погасите костёр, друзья. Веточка, которую кто-то из вас туда подбросил, уже оказала действие на мой мозг, и не самое лучшее.

Я оглядел их и подумал: «Кто? Наверное, Карахан – Чёрный Бархат подложил несколько стебельков чёрного корня в огонь, чтобы незаметно вызвать опьянение и развязать языки всей компании. Кому же ещё? Этот дом принадлежит ему – старому холостяку, известному своим чудачеством». Здесь мы и собрались, ведь у меня дома в Городе больше не было. Остальные слишком довольны судьбой, чтобы баловать глупостями.

Но к очагу подошёл Шахин – Сокол, и выгреб несколько треющих прутиков.

— Мозги и даны для того, чтобы их дурачить, — усмехнулся он. – Мы ведь не увлекаемся.

Шахин больше других склонен к забавам, но всерьёз не станет пробовать на себе силу яда. Он слишком любит жизнь, чтобы ею рисковать для сомнительных удовольствий. А Карахан перехватил мой взгляд и спас положение:

— Вы всё тут правильно говорили, друзья. Везение много значит в жизни, и так же важно его не упустить, не навредить себе. Но не стоит жалеть, что я – один из вас, кто и сегодня не влюблён. Чёрный корень сильно задурил мне голову, ведь обычно я его не пробую, вот и сказал лишнее. А всё-таки признайтесь, часто ли вам приходилось встречать подобных мне? Дух мой всецело принадлежит своему хозяину, и поступает по моему желанию, как велено, а не как понесёт. И, хотя я, будучи в зрелом возрасте, отказываюсь от порочных радостей, надо ли об этом печалиться? Не мне вам говорить, как был силён дух великого Кухайлана Хайфи. Учитель может лучше рассказать об этом, он знал этого знаменитого поединщика, и ты немного знал его, Шафран, а нам не довелось. Кто из нас не завидовал его воле? Даже ты, Золотой Тигр, не так ли? А кто из вас мог хоть раз упрекнуть меня в слабости?

От природы Карахан был несколько робок, но не на беду себе. Со страхом он справлялся, просто не любил пустого риска. Эта отчуждённость от суеты и помогала ему победить себя. Ведь в тяжкие дни противостояния в Северных Поселениях, он сумел стать одним из вожаков переворота, и открыто выступал за объединение племён. Сейчас же он был просто пьян и хвалился собой. Всё-таки я думаю, он на самом деле ставил себя выше других, потому и друзей выбирал себе самых достойных, которых по-настоящему уважал.

 

Когда все разошлись, он предложил: «Тебе негде сегодня ночевать, учитель, останься в моём доме». Я согласился и устроился почти у выхода на мягкой соломенной циновке, какие уже давненько не ублажали моего сна. Но сон не шёл. Мысли о Бахор набросились на мой опьянённый разум со свежей силой, которую им придала обычная приятельская болтовня об отношениях с дамами. Я попытался заглушить эти видения, продолжая разговаривать с Караханом, который маялся от непривычного для себя состояния опьянения чёрным корнем и тоже никак не мог заснуть.

— Ты не Хайфи. Тот был вообще далёк от мира. Но, Чёрный Бархат, мне известно, что тебя добивались некоторые кобылицы. Хотя, судя по всему, не добились.

— Я знаю, что стою того. Но довольно об этом, Шах Тигран. Мы с тобой старые холостяки и у нас есть другие темы для бесед.

— И всё-таки смотрю я на тебя и думаю…

— Что?

нетвёрдое сознание подвело моего друга и я уловил лёгкую тревогу в его голосе. Он заподозрил, что я проник в его мысли! В них что-то было. Я продолжил с ним игру.

— Кто она, Карахан?

— Учитель, не дразни меня, давай спать. Я нынче очень устал от вечеринки.

— Не больше меня, я думаю?

Интересно узнать от самого Карахана, верна ли моя догадка. Сколько ещё он будет обманывать себя? Да, он долго был тем, за кого себя выдавал, но сейчас у него было что скрывать. И я был уверен, что это – романтическое приключение.

— Чего ты хочешь, Шах Тигран? Моего признания, что существует на свете красавица, которой Солнцем определено отравить моё сердце?

— Эта отрава сладка, Чёрный Бархат.

— У меня противоядие в крови. Всё?

— Нет. Хранить тайну в себе – не знать покоя. Почему ты не хочешь открыть её Золотому Тигру? Я никогда тебя не подводил.

Он вздохнул, тем вновь давая мне понять, что я не ошибаюсь.

— Скажи – и твоей душе станет легче.

— Думаешь? Извини, мудрый наставник, но я давно живу своим умом, и считаю, что тайны существуют не для того, чтобы ими с кем-то делиться. Сам я, конечно, не выдал бы тайны друга, но доверять привык только себе.

— Мне это известно. Ведь именно на тебя однажды взвалил такой груз Шафран.

— И мой пример ему помог определиться. И выдержать.

— Но я ведь тоже друг, и теперь тебе нужна помощь.

— Не нужна. Другому, может быть, нужна поддержка, но я привык один справляться с тяжестью любого рода.

— Когда-нибудь одна из них сломит твой дух, как может сломать хребет непосильный груз. Что ты теряешь, Карахан?

Мне самому хотелось говорить, рассказывать, но я знал, что нельзя, и потому терзал товарища допросом о его, личном. О да, я не один такой, кто вынужден скрывать…

— Шах Тигран, тебе, вероятно, будет легче, если ты что-нибудь узнаешь, но не мне, поделившемуся… некой трудностью.

— Значит, всё-таки есть на свете существо, могущее взять тебя в плен счастья?

— Ну, допустим, счастье не только в тренировках.

— Это прекрасно, что ты понял…

— Я слишком опьянел, Шах Тигран, и собираюсь поспать. Советую заняться тем же, или убираться ко всем чертям.

— Недурное гостеприимство!

Но друг меня не слышал. Спал он, или притворялся, теперь не имело значения. Я вдруг подумал, что ему будет неприятно увидеть меня утром в этом доме, вспомнить, что он наговорил вчера.

Я вышел и побрёл за Город. Спать уже совсем не хотелось, а лёгкий туман в голове стремился стать розовым облаком.

 

На другой день Шахин-Сокол сказал мне: «Я должен кое в чём оправдаться, Шах Тигран. Ведь это не я вчера принёс веселящую травку. А ты, небось, думал, что я уже конченый жизнелюб и принимаю от судьбы даже такие сомнительные наслаждения?»

Я задумался об этом. Да, Шахин-Сокол не приносил чёрного корня, даже если бы и хотел. Он вчера был без плаща, несмотря на довольно холодный день, грива его была туго заплетена, так что спрятать пучок травы негде, а нести его в открытую не позволил бы себе даже горький пьяница. Карахан тоже исключался. Его реакция на дым оправдывала репутацию праведника, не увлекающегося зельем. Он даже не узнал этого запаха, пока мы не догадались о травке в очаге. Султан? Ему-то зачем? Впрочем, он вчера был немного не в духе. А Шейх Юлдуз…

— Султан или король?

— Король. Я-то сначала подумал на Султана, но он сказал, что нет. Он не умеет врать.

Возможно. В тонкой, гладкой гриве Юлдуза вряд ли можно спрятать даже несколько мохнатых, корявых стебельков. А в складках накидки, весьма роскошной, в которую он был вчера одет, уместится хоть ворох дьявольского зелья. Но к чему королю компрометировать себя, таская чёрный корень? Не хватало, чтобы он сделался рабом Гневного Колдуна!

— Не знаю, Шах Тигран, что с ним. По крайней мере, обо мне ты плохо не думаешь, а что до короля… Зачем же ему было это делать вместе с нами?

— Постараюсь разобраться в этом и, если нужно, ему помочь. Надеюсь, Шахин, ты понимаешь, что говорить об этом никому не стоит?

— А для чего же дана мне голова? Для военного султанчика? Будь спокоен, учитель, о слабости повелителя никто не узнает. Если это, конечно, его слабость.

Я задумался: не может быть, чтобы король кому-то велел доставать зелье украдкой, а тем более, добывал его сам. Королям многое позволено, но им нельзя становиться непригодными для своей роли. пустяк, если готовилась какая-то пирушка, но мне об этом не докладывали… Конечно! Чёрный корень мог явиться из корзинки старой колдуньи! Айги, собирая в лесу травы, не пропускала и его. Когда я лечился у неё и был совсем плох, мне, в первые дни, приходилось узнавать этот запах. И я направился к ведьме.

 

Она выглядела поприятнее, чем прежде. Сивая от седины грива была аккуратно разобрана на две стороны и заплетена в косы. Старческую худобу, насколько можно, скрывала толстая ковровая попона. Зиму старая кляча встречала недурно: даже вид её домика изменился. Крыша заново выложена камышом, подправлены стены. Вместо шуршащей занавески у входа появился откидной деревянный щит и тяжёлый мягкий полог.

— Привет, — сухо сказала Айги. Могла бы и порадостнее. Ведь большинством новых приобретений она была обязана моей болезни.

— Привет, колдунья. Один вопрос: помнится, меня ты одно время подлечивала отравой из чёрного корня. Это ясно, ведь и иногда яд бывает полезен, а лёгкий дымок этой травки заглушает страдания от ран. Но от какой же немыслимой болезни ты потчуешь подарками Гневного Колдуна нашего повелителя?

Вопрос был в лоб, но Айги мало смутилась. Она лишь немного подумала, отвечать мне или сразу выставить вон. Но всё-таки решила не ссориться. Если я прямо заявлял о таком, то мог уже что-то знать.

— Да, я парочку раз давала королю то, о чём ты ведёшь речь. Ему сейчас нужно именно это. Не потому, что беспокоют старые шрамы, а из-за другой боли: его сердце страдает.

— Что ты говоришь? Объясни!

— Ты или полный дурак, Золотой Тигр, или ничего не хочешь замечать.

— Скорее, последнее. Но сейчас это не так. Я хочу знать, что происходит с нашим королём.

— Болтают, что ты давненько позабыл о славе героя-любовника. Шейх Юлдуз не очень верит в это.

— При чём тут мои похождения, да ещё и в былые времена?

— Я тоже ничего не понимаю. Ведь если на то пошло, не так уж сильно ты и пострадал от быков прошлой зимой, как мог бы, — старуха захихикала с пошлейшим видом. – Всё было поправимо, ты и сам жениться в состоянии, и отбить кралю у другого… К тому же у тебя самый богатый опыт в соблазнении королев.

— Хочешь сказать, что Шейх Юлдуз ревнует ко мне королеву? Из-за её неосторожности такое могло прежде быть, но… Меня не было тут целый год! Нет, Айги, у повелителя нет никакого повода мне не доверять!

— Значит, у него есть повод не доверять жене.

— Никто не смеет подозревать Бахор в недостойном поведении.

— Никто. А только повелитель лучше знает, о чём говорил тут, нанюхавшись травки. Он пришёл погадать и спросил, нет ли у меня чего-нибудь для успокоения души. Я его прекрасно поняла. А недавно, когда ты вернулся, он наведался снова.

— ты нарочно травишь его, Айги, чтобы за тайну и яд получать подарки. У тебя много ума и знаний, но мало совести. Жадность может тебя погубить, ведьма, я обещаю, что испорчу тебе остаток дней, несмотря на былую благодарность, и на то, что ты – всего лишь старая развалина. Только попробуй ещё раз дать чёрный корень повелителю!

Она гыгыкнула:

— Все станут старыми развалинами. Все, кто доживёт… А ты не хочешь узнать, что король тут говорил, жалуясь на судьбу?

— Что же?

— А мне-то что за польза говорить с тобой на эту тему? Я тебя вытащила с того света и сохранила тебе в целости, хи-хи… не только жизнь. А ты и поговорить вежливо не хочешь.

— Видишь, ведьма, у меня нету с собой даже плаща, чтобы тебе отдать. Или пустяковой заколки для гривы. Скажи задаром.

— Я не привыкла что-либо делать просто так.

— Так попробуй. Тебе это должно понравиться. Иначе я ничего не пообещаю тебе подарить, но зато обещаю, что изменю своему правилу, не обижать кобылиц. Сегодня же устрою так, что тебя выгонят прочь из Долины Серых Камней.

— Стыдно угрожать старухе, Золотой Тигр.

— И это всё?

— Только ради повелителя и бедняжки Бахор. Скажи правду: сколько раз ты встречался с королевой?

— Дважды безо всякого умысла. Но была ещё одна встреча, после которой мне пришлось надолго покинуть страну и постараться забыть Бахор. Но уверяю, Айги, между нами ничего…

— Меня-то это мало волнует.

— В чём подозрения короля?

— Его жена Бахор давно перестала быть ему по-настоящему женой.

— И всё после той осени? После нашей встречи в саду?

— Гораздо раньше. С тех пор, как она стала называться королевой, подарив супругу дочь, она с ним даже почти не разговаривает. Что ж, её можно понять, если не любила никогда. И тебя тогда ещё не было в её жизни.

— Хочешь сказать, что я – причина их размолвки?

— Ты, или кто другой… Или никто. Пока у него нет веской причины лишить её звания королевы, а о таком личном деле, как отказ жены, народу он сказать не может. Он уже дал слово, объявив Бахор королевой, а силу его слова ты испытал на себе. Красотка знала, для чего выходит замуж, она добилась своего. Вот, теперь крутит молоденьким супругом, как умеет.

— Это грязная ложь.

— Это чистая правда. Для короля, во всяком случае. Юлдуз тоже так думает. Не знаю, так ли любит он Бахор, да не хочется ему прослыть неудачником. Не знает он, ты ли в её мечтах или другой, а я думаю, что всё-таки ты. Если у вас пока и вправду не было интрижки с королевой, не будем врать: вы оба только об этом и мечтаете. Это ты говоришь мне о совести и о стыде? А сами только ждёте удобного случая, чтобы обмануть милого такого короля, бедного сиротку Юлдуза.

Она была тысячу раз права, имея в виду мои грешные мысли. Но Бахор! Неужели она и вправду… Неужели… Не могу поверить своей удаче, если это так. Если королева меня любит, я об этом узнаю о неё.

— Айги, ты должна мне устроить встречу с королевой.

— Я что-то тебе должна? Ты ничего не перепутал?

Не говоря больше ни слова, я пошёл прочь. И услышал вслед голос колдуньи: «Вечером возле переправы». Будто она сама назначала мне свидание!

 

Я прождал всю ночь. Бахор не появилась. И другой день прошёл зря. Я кинулся к ведьме Айги, упрекая её во лжи, но она заявила, что королева наотрез отказывается слушать подобные предложения.

— Тогда королю не о чем переживать. Но ты же сама говорила, что именно я – причина размолвки Бахор с королём.

— Наверное, так и есть.

— Но почему же она не хочет меня видеть?

— Её и спрашивай! Король мне нравится куда больше, чем ты, и я больше не стану участвовать в этой истории. В конце концов, может она и впрямь выбрала не тебя, и никого другого. Как будто бы у королевы нет других дел, как таскаться по любовникам!

С этой колдуньей вообще невозможно разговаривать. Но Бахор отказала мне во встрече и эта мысль, наряду с новой надеждой на её взаимность, не отпускала моего сознания. Может быть, она так поступает потому же, почему и я уходил из Города Серых Камней? Но и это плохое утешение. Нет, так нет, убеждал я себя. Значит, нам просто не суждено быть вместе.

 

А о Шейхе Юлдузе я не забывал. Даже не подумывая теперь о том, чтобы предложить ему поговорить начистоту с женой, теперь я знал только, что должен помочь ему в другом. При встрече с королём я сказал ему прямо:

— Шейх Юлдуз, о таком не принято говорить открыто, но я подозреваю, что ты рискуешь оказаться в рабстве у Гневного Колдуна.

— Это не так, — ответил он, подавляя смущение.

— Не думаю, что у тебя есть причина продолжать предаваться такому недостойному времяпровождению.

— Когда я это делал? Ах, да… ты о той забавной вечеринке… Нашли всё-таки… Я хотел немного вас развеселить.

Или «разговорить»! Вот для чего он это сделал! Но после побоялся сам поддаться слабости и себя выдать или узнать то, чего не хотел…

— Шейх Юлдуз, у тебя нет никакого повода ни веселить себя подобным образом, ни горевать.

— Его действительно нет?

— Что ты имеешь в виду?

Он собрался с духом и внимательно посмотрел мне в глаза. И я отвечал открытым взглядом, ведь сам тогда не надеялся на взаимность Бахор и смирился с этим. Я не хотел обманывать Юлдуза. Он произнёс:

— Не знаю, отчего ты так сразу подумал, но я не увлекаюсь всякой дрянью. Стране не нужен слабовольный король.

— И только это?

— Я должен это доказать?

— Ты должен доказать, что являешься самым достойным из нас не только по праву своего рождения в семействе Шейхов.

Он горделиво процокал по залу и чуть капризно произнёс:

— Со мною не произойдёт ничего недостойного. Надеюсь, Шах Тигран, твоему королю простительно было позволить себе минутную слабость?

— Минутную – можно. Хотя и не всякую.

— Я помню, кого тут зовут повелителем Великой Равнины.

Мне больше не о чем было беспокоиться. На этот раз чёрный корень не успел сделать гнусного дела. И перессорить нас тоже не смог. Если Юлдуз сказал что-то важное, значит, так тому и быть. Этот правитель не лгал даже самому себе.

 

В тот же день я объявил, что все, кому угодно, могут считать меня ненормальным, но я ухожу из Города. Это было не совсем так. Просто я устроил свой роскошный шатёр за Восточной Аркой, в верховьях Звенящего Ручья, и поселился там на всю зиму, чтобы отдохнуть от общества. Друзья, правда, не считали, что их общество может мне повредить, и отметили новоселье. И снова, среди пустых и важных разговоров, затеяли рассуждать о дамах и о семейном счастье, безжалостно выставив нас с Караханом бессердечными чурбанами, из-за которых кобылицы умирают целыми табунами, а мы шагаем мимо и не замечаем слёз красавиц. Это выглядело забавно. Мы оба давно привыкли к недопониманию, и оба делали вид, что это нам льстит. На этот раз, после ухода друзей Карахан задержался, и мы, как и в прошлую вечеринку, смогли поговорить наедине. Я предложил проводить его до Восточной Арки. Ведь его-то дома никто не ждал, и он мог возвращаться хоть под утро, и хоть вообще не возвращаться, просто оставаться дольше в моём шатре не захотел. Он подозревал, что я собираюсь выведать подробности его тайны, и не ошибался. Поэтому я и не стал его пугать настойчивостью, а просто решил немного пройтись рядом с ним.

— Вполне одобряю такое жильё, — ответил он. – Как и твоё решение стать отшельником. Отдохнуть от всей этой суеты.

— Нас с тобой сегодня опять оценили как безнадёжных одиночек, только с разной репутацией.

— Бывалый и простачок.

— Я-то знаю, что это не так. Сам я до сих пор не уверен, что никого не захочу видеть рядом с собой до конца дней. А о тебе… Кстати, ты так тогда и не открыл своего сердца. Неужели, друг, ты так и будешь утверждать, что тайна не мучает тебя?

— Не более чем то, что она вообще существует. Тогда я проболтался или выдал себя неосторожным поведением, но большего говорить не желаю.

— И всё-таки? Я ведь уже знаю, что есть некая прекрасная дама…

— Ты не отстанешь от меня, Шах Тигран! Мы с этой дамой пока не можем быть вместе. Вот и тайна. Ты удовлетворён?

— Но, Чёрный Бархат! Да не повторяется ли с тобою глупейшая история роковой страсти? Неужели и тебе не повезло влюбиться в чужую жену?

Карахан едва не вспылил от такого гнусного, на его взгляд, предположения, и презрительно фыркнул:

— Как можно обо мне так думать! Дама, которая не дождалась меня, заранее недостойна быть со мной.

— Ну, извини, дружище. Чего в жизни не бывает?

— Только не со мной. Я никогда не претендую на чужое. Всё или ничего – вот мой девиз.

— Значит, ты всё-таки сумел разыскать идеал? Твоя возлюбленная – самое прекрасное и невинное существо на свете? Или всё-таки никому до твоего уровня не допрыгнуть?

— Только не делай дураков из нас обоих. Тебе этого просто не понять.

Карахан умел быть надменным, как два короля сразу. Он никогда не признавал полутонов, что не мешало ему сейчас пребывать в волнении, и разжигало моё любопытство. Что, неужели, он так горд своей находкой, что даже не сказал ей о своей любви? Думает, она будет дожидаться вечно?

— Не принимай моё участие за насмешку. Но эта кобылица, она хоть знает о твоих чувствах?

— Чувства! Да мы будто специально сотворены друг для друга. Это неповторимо. Всё: душа и мысли, понимание, нежность – всё наше пребывание в этом мире – самая удивительная загадка моей судьбы. Тигран, я долго жил мечтой и продолжал бы ею жить, как чистым идеалом. Не веря всерьёз, что найду такую… Ведь моя любовь столько лет была фантазией, я не хотел её губить соприкасаясь с правдой, но она вдруг нашла своё живое воплощение. Это бывает раз на миллион, и это… произошло со мной.

— Так ты… женись на своей милой. Или так и будешь грезить?

— Я ведь сказал, в моём случае нельзя торопиться. Пусть эта мечта остаётся наяву мечтой, готовой стать ещё реальнее. Постепенно. Когда-нибудь я смогу сказать то, что ей и без того известно. Тогда мы вправду будем вместе навсегда.

Меня так и захватило любопытство. Ладно – моя история, не каждый любит королеву. Но почему же, если Карахану так нежданно повезло, его избранница на самом деле существует, она свободна и ответила ему взаимностью. Партия со столь славным полководцем сделает честь и самой знатной даме. Почему он не скажет никому о новых отношениях? Почему не предложит ей законный брак?

— Кто же она? Постой, не убегай. Чем я могу помочь? Что всё-таки удерживает вас обоих от того, чтобы открыться свету? Тебя ничто не связывает, но у неё другие обстоятельства? Семья? Возраст? Клятвы?

— Ещё немного я скажу: она действительно пока не может решать свою судьбу. И тот, кто до поры владеет её свободой, удавится, но не отдаст её тому самому Карахану, который непонятно, чем ему не угодил. Драться с ним я не вправе, он дорог моей наречённой, поэтому ему лучше пока не знать. Не вмешивайся в нашу жизнь и ты. Время только испытывает нас, и нужный час когда-нибудь наступит. Учитель, Восточная Арка уже видна. Не провожай меня дальше.

И вороной умчался в ночь.

 

Я вернулся в свой новый шатёр и провёл остаток ночи в раздумьях. У меня самого хватило мудрости не поделиться своей тайной. Лишь от колдуньи кто угодно может узнать о моих чувствах к королеве. Стоит подарить Айги какую-нибудь тряпку или безделушку – она даст клятву, и сейчас же разболтает всё, получив подношение от другого. Знает Муники, а от неё, наверное – Белый Брас. Хуже, если ещё какая-нибудь подружка. Друзьям, скорее всего, всё известно: Султан не из тех, кто будет хранить тайну от друзей. А вот Карахан рассказал о своей избраннице куда меньше, чем требовало моё любопытство, чтобы оттеснить пока собственные неудачи. Я думал, думал, но не мог догадаться, кем могла быть его дама. Несомненно, она из высшего общества. Чёрный Бархат неспособен влюбиться за красивые глаза в ту, что недостаточно умна и образована. Наивная, хорошенькая замарашка не тронет его сердца. Не в его вкусе и умницы, вроде Принцесс Роз, они могут вызывать у него лишь дружеские чувства. Факт же, что дама замужем, сразу ставил преграду между ней и Караханом, так уж умел он себя настроить. Ему нужна подруга, подходящая к его характеру идеально: достаточно властная, но умеющая разделять чужое мнение, очень красивая (странно было бы видеть обычной внешности невесту рядом с таким великолепным женихом), сильная, не капризная и понимающая своего избранника во всём. С такими же взглядами на жизнь и только по мелочам их вкусы могли не совпадать. Вне сомнения, его дама должна быть столь же строгой, может только немного помягче характером. Короче говоря, Карахан мог влюбиться только в себя в женском обличье. Да ещё надо было, чтобы избранница так же в него влюбилась раз и навсегда. Сказка – и только! С последним, правда, проблем не было – влюблённых в Карахана я мог насчитать достаточно. Среди них примерно подходящих было вдвое меньше, а с абсолютно незапятнанным прошлым – почти не оставалось. Перебрав в памяти всех девиц высшего света, и даже всех знакомых мне замужних дам (что если друг не сказал правды?), я так и не раскрыл тайны своего упрямого ученика. Что ж, мир с ним и его возлюбленной, если она и вправду существует. Или мой Карахан уже начал по-настоящему сходить с ума и выдумал для себя всю любовную историю? Но пусть сам разбирается, раз так избегает огласки. По виду Карахана никогда не догадаешься, хороши у него дела или не очень.

Хотя эти раздумья и отвлекли ненадолго от собственных, мне было не до веселья. И пришлось об этом вспомнить.

 

Прошло несколько дней в новом добровольном изгнании, но мысли о Бахор так и не оставили покоя моему разуму. Новое испытание разлукой не приносило забвения, только всё больше растравляло оживающие чувства. После неудачного сватовства к Роз и расставания с Неферт, я не встречался с кобылицами. А с Ночи Быков, когда впервые увидел вблизи Бахор, о которой так давно знал, но не подозревал, чем она станет для меня, я не мог и помыслить себя рядом с другой. Безо всякой надежды на взаимность возлюбленной. Несколько раз я порывался убить любовь распутством, нарочно представлял, как это будет, нафантазировал себе даже свидание с Ахрой, которая, конечно, не откажет. И, может быть, такими связями мне удалось бы на какое-то время забыть о своём горе, но как только я принимал решение и направлялся к так излюбленным когда-то заведениям, копыта проносили меня мимо, а совесть мучила ещё сильней. Больше нет смысла сомневаться в истинной любви: взаимность или смерть – вот два лекарства от неё. Я люблю королеву, и не может это чувство быть безответным. Судя по всему, и она ко мне неравнодушна. Почему же тогда избегает?

 

Если всё время думать об одном и том же, можно сойти с ума. Всякий раз малейший намёк на существование Бахор в этом, одном со мною мире, заставлял все другие мысли улететь из головы. Отвлечься на что-нибудь другое никак не получалось. Доводящие порой до изнурения, упражнения поединщиков, походы по окрестностям, занимающие по нескольку дней, кочёвки под открытым зимним небом – уже ничто не помогало. И ничто не могло охладить моей страсти, сколько я с нею ни боролся. Это был тот самый противник, одолеть которого мне было не суждено. Говорят же: и против сильного найдётся сильнейший. Безумие любви меня победило, сколько я не пытался занимать время самосовершенствованием и укрощать свой дух. Всё вокруг оборачивалось мечтой о Бахор: Ища поэзию в песне ветра, я смотрел на иссушённую холодным его дыханием степь, и сразу представлял, как мог бы мчаться по этой земле вслед за своей красавицей. Трава оживала бы от наших горячих следов. Я поднимал взор к облакам и видел в них нежный шёлк локонов гривы. Ночное небо напоминало загадочную тёмно-синюю глубину её очей. В дуновении ветра я безотчётно ловил запах клевера и розовых лепестков сливы. почему она не смотрела в те же мгновения на те же облака? Не вдыхала, одновременно со мною, запах того же ветра? Она поняла бы мою тоску. И сердце, проникнувшись ею, не могло не откликнуться на мой призыв. Однажды, средь зимы, в отместку её холодности, да, холодности и зимы, и королевы, я вновь решил удариться в разгул, бросить своё отшельничество, развлекаясь, отплатить каменному сердцу. И сразу же отверг эту затею, почувствовав себя последним подлецом. Нельзя так оскорбить свою единственную, даже если она и отвергала бы меня всю жизнь. Она за это станет меня презирать. Нет, дольше оставлять всё как есть, было невыносимо.

 

Я искал выход, перебирая в памяти все самые умные мысли. Мысль о ней затмевала всё. Она затопила душу и разум, и в этом всепоглощающем потоке исчезло остальное. Среди прочих, спасающихся среди этой бушующей стихии чувств, более-менее проявлялся некий обрывок фразы: «Ослепительно-прекрасно, необъяснимо и всепоглощающе». И это было будто на фоне языков пламени среди ночного безмолвия. Наконец, до меня дошло, что то были слова Карахана, сказанные им однажды, много лет назад, у костра, когда мы держали осаду Северных Поселений. Считавшийся тогда чудаком или даже полусумасшедшим, Чёрный Бархат сам себе сочинял стихи, и мог часами смотреть на огонь. Он оказался мудрее нас в любви. Он – никогда любви не знавший, был создан для неё, понимал это чувство лучше искушённых соратников. И мог с ним жить, веря в него. Именно так: «Как пламя». Но это пламя не должно пожрать моего разума! Надо, надо искать какой-то выход, или я окончательно свихнусь. Если бы не учение Хайфи, я бы уже наделал массу глупостей, но тогда показалось, что это не так. И будь я обычным конём, а не героем, мои проблемы тоже были бы самыми обыкновенными, намного проще. Теряясь в этих умозаключениях, как и в догадках о взаимности моей возлюбленной, я уходил далеко в степь и снова возвращался, чтобы назавтра дождаться случайного решения судьбы. Но судьба не желала решать за меня. И как-то раз, блуждая по степи, я уловил приятный горьковатый запах. И сразу подумал: последнее время часто напоминало о чёрном корне. Я спас от него Бихара и считал, что помог молодому королю избежать повторения грешного опыта. Но почему бы мне самому не повторить когда-то изведанного? Спаси меня, забвение! И, позабыв о том, чего могла мне стоить новая порция безумия, я стал долбить копытом смёрзшуюся землю. Потом, не таясь, ведь вокруг никого не было, сгрыз, съел одну из добытых веточек, стремясь поскорее ощутить её действие. Не надо было этого делать. Я мог бы одуматься, пока шёл к своему шатру, но было поздно. Одурманенный рассудок не позволил мне пренебречь дьявольским утешением. В шатре я бросил яд в очаг. Удар подковы о кремень выбил сноп искр, и отрава поплыла по всему жилищу в виде тёмного облака, поднявшегося над огнём. И я утонул в этом облаке.

 

Сумасбродные видения сменялись, перетекая из одного в другое и возникая из небытия. Они делались из бесплотных осязаемыми, а потом таяли, улетучивались, и на их место приходили другие. Невозможное являлось настоящим, а реальное становилось бредом. Не живое восприятие, а необъяснимое ощущение владело всем существом. Тьма вступала на смену невероятному каскаду ярких впечатлений. Расслабленное блаженство переливалось в тяжесть и духоту, желание вырваться из мира грёз. Но слабое просветление в мозгу становилось невыносимым и заставляло заглушать его снова. Так продолжалось несколько раз. Сколько? Я до сих пор задаю себе этот вопрос, потому что времени не существовало, как и пространства. Ведь я был мельчайшей частицей мира, и в то же время сам был всем светом. Это могло длиться секунду или вечность. Всё равно. Теперь думаю, что в реальности болезнь моя продолжалась не два и не три дня, а больше. Ведь однажды, отказавшись наконец искать новую порцию зелья, возможно, у меня просто не было на это сил, я увидел себя очень похудевшим и слабым. Тогда я решил не делать этого больше, испытывая отвращение к своему поступку, к своей слабости, но слабость говорила: не смогу, не выдержу. Я стал представлять, что ноги мои спутаны, идти за  чёрным корнем бессмысленно, да и вправду подумывал, чем бы их спутать. К счастью, ужасная лень и усталость помогли сдержать себя, и я не потащился в промёрзлую степь за новой порцией яда. Удивительно, как мне удавалось добывать его в те дни, ведь я ничего не помнил, кроме смутных видений. Странно, как неизвестное чувство всякий раз выводило меня к шатру и не позволяло сгинуть в степи. «Представь, — шептал я себе. – Что кто-нибудь тебя увидит в таком состоянии. Что Бахор может узнать, кем ты становишься». Старался вспоминать свои стихи. Или вообще ничего не вспоминать, а просто спать. И так, пролежав ещё пару дней, с головной болью, совершенно голодный, я сумел, наконец, собраться с силами (лучше бы с мыслями тогда собраться, да ни одной умной не осталось). По уму первым моим желанием должна быть хоть какая-нибудь еда, но я не переставал безумствовать. И пришёл к выводу, что должен тотчас же явиться к возлюбленной и потребовать окончательного ответа.

Не помню, как удалось пройти незамеченным мимо охраны, обойти заграждения. Видно, помогла доведённая до инстинкта привычка вести себя осторожно. Да и вьюга оказалась в самый раз. По пути я почуял привычный уже запах чёрного корня, который не мог быть иллюзией, и действительно обнаружил застрявший в гриве стебелёк. Соблазн оказался слишком велик, чтобы его победить. Пережёвывая мохнатую веточку, я почуял возвращение приятного состояния лёгкости. Никаких сомнений или страха. Тяжёлое нездоровье отступило на какое-то время, и этого оказалось достаточно, чтобы ноги сами понесли меня к одному из роскошных шатров. Без всяких предупреждений, я вошёл и увидел её.

 

Бахор была напугана. В первый миг она просто остолбенела. Наверное, в столь ранний час я её разбудил, хотя… в шатре был свет. Королева сразу узнала меня и спросила:

— Шах Тигран, что произошло?

Я не мог ничего сказать, а лишь тупо на неё уставился. Она искала ответ и не находила. В голосе были тревога и нежность.

— Что с тобой случилось, Тигран?

Бахор не побоялась подойти ближе и, конечно, уловила горьковатый аромат яда. Я ткнулся носом ей в шею, а она прошипела:

— Вон отсюда!

И, увидев, что я не собираюсь уходить, резко повернулась, и так влепила мне обоими копытами в грудь, что я осадил назад и едва не повалил шатёр, задев крупом одну из его стоек.

— Уходи! – выдохнула королева. И я, непостижимым образом, всё же догадался, что лучше будет отсюда исчезнуть. Полог шатра захлопнулся за мною, и я встретился взглядом с другой Бахор – молоденькой, стройной и рыжей, как солнце.

— Ты очень похожа на неё, Юлдузхон – Золотая Звёздочка.

Почему я так сказал? Теперь хорошо видно, что принцесса больше похожа на отца, но вот её взгляд, повадка… в этом она осталась копией Бахор. Кобылка отскочила в сторону. Она, наверное, позвала бы на помощь, но появилась мать и велела ей успокоиться. Толком я ничего не вспомню, кажется, Юлдузхон всё-таки перемолвилась с ней парой слов и куда-то умчалась. Наверняка, Бахор потом проводила меня прочь до конца сада, к каким-нибудь воротам из него, потому что сам я был бы не в состоянии оттуда выбраться. Я, сообразив, что напугал её, и вообще вёл себя скверно, пьяно просил прощения и клялся в любви, и в том, что умру сейчас же, как она оставит меня одного. Ужасно неловко вспоминать, что она поднимала меня на ноги, когда я валился на землю, всё время подгоняла, чтобы я двигался быстрее. Правда, способы, какими она это делала (всё же не зря провела молодость среди разбойников), меня и теперь не восхищают, но бедняжку можно было понять. Наконец, я оказался где-то в степи и не узнал местности. Как меня туда занесло? Осталось только упасть и умереть. Именно это мне и оставалось сделать. Ведь вьюга пела так приятно, как не умеет ни одна птица. Земля была мягкая, как шерсть, а кругом – одно только небо. Красивое, глубокое, как глаза Бахор. И всё светлеющее. Оно светлело, пока не ослепило моего сознания.

 

Когда я пришёл в себя, увидел рядом Карахана и Султана. Они не сразу заметили, что я уже слежу за ними. Белый Барс говорил: «Скоро должны прийти Шахин и Шафран. Я велел Муники их позвать». Всё ясно. Значит, Бахор не бросила меня на произвол стихии, а тотчас же сообщила обо всём Муники через какую-нибудь служанку, чтобы та передала своему мужу и моему другу – Султану. Конечно, Султан и привёл ко мне остальных. Но почему в шатёр? Как я вообще добрался до шатра? То, что это моё жилище, я узнал по запаху сажи и холода. Разлепив глаза, я постарался оглядеться. Султан у входа вытряхивал свой красный плащ, с него летели комочки снега. Потом он повесил эту накидку на стену, где уже висел плащ Карахана. Кажется, совсем сухой. И в его гриве я не заметил следов инея. Значит, Карахан явился сюда раньше Султана? Ничего не понимаю. В такую проклятую погоду… Тут я закашлялся и оба жеребца обернулись.

— Как ты, учитель?

— Какого… – я постарался подняться, но всё, что удалось – пошевелить ногами и перевернуться с бока на брюхо. Тогда я смог, по крайней мере, поднять голову, будто налитую металлом, и встряхнуть ею, чтобы уцепиться хоть за какой-нибудь обрывок мысли. В этот момент вошли Шахин и Шафран.

— Да он в порядке! – воскликнул Шахин-Сокол. – В такую мерзкую погоду нас надо было выгнать с тёплых лежанок, только для того чтобы убедиться, что тут всё как надо. Если учитель ещё не отправился на тот свет, значит, его туда теперь не загонишь. Верно, Шах Тигран? И всё-таки у тебя плохо получается быть отшельником!

— Я нашёл его в степи, — оборвал Карахан неуместные шуточки приятеля. Заодно он перебил и Белого Барса, собравшегося что-то разъяснять. Султан кивнул ему, принимая согласие пока не выдавать подробности даже друзьям. Значит, в моё ужасное любовное приключение уже посвящены двое. Но провести Шахина-Сокола было не так-то просто, не зря он смолоду шпионил для меня в свите королей. Он изучал все сказанные ненароком слова, да и не только сказанные, разыскивая настоящую причину. А Бай Шафран, тем временем, уже доставал привязанную к шее под накидкой корзинку с какой-то зелёной смесью. Я узнал её по запаху, когда отраву высыпали в котелок и стали колдовать с нею возле очага. Этой травкой лечили тяжёлое похмелье, и она была как раз кстати. Итак, о моём несчастье знают все. Пока варилось лекарство, насмешник Шахин успел догадаться об остальном. Оглядев мои бока, он сокрушённо вздохнул:

— Ох, учитель, кто же так обработал твои рёбра? Ведь это не ты, Карахан – Чёрный Бархат? Вы подрались из-за прекрасной дамы? Как интересно!

Тот фыркнул, а я огрызнулся:

— Если уж соизволил прийти в гости, Шахин – Сокол, то оставил бы свои шуточки дома.

— Не могу, Шах Тигран. Они достаточнолегки, чтобы таскать их с собою повсюду. А дома жёнушки их попортят, ведь они тоже не очень любят правду. И что же мне молчать, когда над твоей холкой поработали зубы кобылы? Ты стал драться с кобылицами? Я удивлён больше, чем если бы ты и впрямь подрался с Караханом из-за дамы. Карахан и Султан попробовали ему возразить и успокоить болтуна, но Шахина трудно было убедить замолчать, если он уж решил поговорить.

— Твоя холка, определённо, отмечена зубами кобылицы. Если бы отпечатались клыки, то я бы не усомнился, что Золотой Тигр вступил в бой с самым могучим соперником.

— Этот соперник сильнее меня, — сказал я тихо.

— Это кобыла. У них ведь клыков не бывает или они очень малы, а на твоей шкуре, учитель, ровненькие следы очень красивых зубов совершенно великолепной дамы. Понятно, ведь другие дамы тебя не волнуют. За что она тебя покусала?

Бай Шафран отстранил его, поставил передо мною горячий напиток с плавающими в нём травами. Я воспротивился:

— Пока не сдохну – в рот ничего не возьму.

— Если ты тоже склонен шутить – не сдохнешь.

— Да уж, Бай Шафран… Тебя тут не было прошлой зимой, когда среди стужи мы узнали жаркие деньки. И ты не видел, как я выглядел сразу после Ночи Быков и плена. Мне стоило бы сдохнуть ещё тогда. А лучше – в Каменном Лесу. Какой мог быть героический конец! А теперь выходит, я зря боролся за жизнь. Загнусь от простуды и чёрного корня среди сочувствующих молодых друзей. Верно, из меня вышел плохой отшельник и недостойный памяти учитель. Дух мой ушёл от своего хозяина, оставив ему слабость и печаль.

— Между прочим, почему, думаешь, меня позвали? – Шафран подвинул ближе котёл с отваром. – Несколько дней назад я сам лечился и всех желающих лечил. Вот этим. Здорово помогает. Особенно по рецепту единорогов.

— Ты?

— Да… была причина… Правда, не чёрного корня я налопался, а яблочной браги. Бывают же праздники, от которых сходишь с ума.

Султан пояснил:

— Принцесс Роз родила ему дочь, и началась гулянка. Мы и за тобой заглядывали, но не застали. Охота тебе было мотаться где-то по морозу, когда было так весело. Всё-таки Шахин зря сказал, что ты плохой отшельник. Я бы такого праздника не пропустил.

— Жаль, что я не попал на вечеринку, но у меня тут… своя вечеринка была…

Единым духом, я выпил отвар и сразу почувствовал себя намного лучше. Разум мой прояснился. Преодолев неловкость, я поблагодарил друзей за то, что не оставили меня в такой беде. Без них я мог не выкарабкаться из плена дурмана, а то и вообще не вернуться сегодня в свой дом. Они не собирались уходить. И, в благодарность им, в знак полного доверия, пришлось поведать им тайну сильнейшего соперника – самой любви, что могла сделать меня сильнее, а поступила так жестоко с подвластной ей отныне волей героя-поединщика, не знающего равных. Всё равно когда-нибудь друзья должны были узнать обо всём. Пусть лучше от меня. Они не сочтут учителя совсем потерявшим достоинство, если он ещё способен оценивать свои поступки.

Карахан сказал, что совершенно случайно встретился со мной в степи (и что же он случайно делал ночью, в метель, за тысячи шагов от Города?). А Султану обо мне рассказала Муники. Бахор действительно послала к ней служанку с завёрнутым в лоскут жёваным чёрным корнем и прядкой моей гривы. Всё же Муники – молодец. Умеет не трепаться зря и помогать другим. И то себе так долго не могла помочь. Почему так?

За разговором я всё поглядывал на Чёрного Бархата. Он избегал встречаться со мною взглядом, но в остальном вёл себя вполне естественно. Зачем ему было нужно в холодную ночь разгуливать неизвестно где? Друзья могли смириться с таким объяснением, зная странный характер Карахана. Он действительно мог выкинуть что-нибудь подобное, если ему взбредёт это в голову, и не будет ни с кем советоваться по этому поводу. Но я чувствовал, что на этот раз он лжёт. Почему? Почему он лжёт мне? Он инкогда не позволял себе такого, не в силах сейчас разгадать его, я не рискнул тревожить хорошую беседу вопросами и оставил решение этой загадки на потом. К счастью, за разговором, в компании тех, кто меня искренне любил, воспоминания о Бахор немного ослабили железную хватку, стали мягче и уже не терзали так моего сердца. Больше было стыдно из-за того, что повёл себя как беспомощный юнец, предался самому неверному успокоению. И позволил молодым друзьям беспокоиться о своём глупом учителе. Разве теперь можно мне было так называться? Это они сегодня преподали мне урок взаимовыручки и дружбы. Но они этим не смущались. Не замечали или не хотели замечать.

 

Придя в себя на другой день, я подумал, не сходить ли к старухе-колдунье Айги. За хороший подарок она поможет мне избавиться от власти чёрного корня и будет молчать о том, что происходит с Золотым Тигром. Бай Шафран намекнул на это: «Тебе, Шах Тигран, будет тяжело справиться с этим самому». Он хорошо знал, что есть средства, которыми единороги укрощают свою ярость и безумие, а если уж на них действует… Впрочем, не противоположная ли чёрному корню отрава сделает меня тогда своим рабом? «Но вы ещё хоть немного в меня верите, друзья?» Они верили. И я решил сам победить позорную зависимость от Гневного Колдуна. По счастью, дело ещё не зашло слишком далеко, а наука Хайфи не подвела на этот раз. Теперь я точно знал одно: не желаю становиться жалким рабом слабости и паломником Холма Грёз. Чёрного корня в моей жизни больше не будет никогда.

 

К главе 22