ГЛАВА 4

ПЕРВЫЙ  ПОЕДИНОК

 

Караван остановился посреди равнины. Тигран велел развязать один из мешков и подозвал пегого жеребца.

— Шеран, ты знаешь толк в зерне. Не начало ли оно портиться?

Взяв губами несколько зёрен, оценив их запах и цвет, Шеран ответил:

— Семена хорошие. Холод не испортил их.

— Ну вот, Шахин, — успокоил солового жеребца Тигран. – Надеюсь, теперь ты не будешь возражать, если я позволю всем вволю отдохнуть перед очередным броском?

— Ты вожак – приказывай.

— Ох, не терпится тебе, Шахин, заменить железный эгрет на золотой!

— Пора бы уж. Да ты, Тигран, не разрешай им лениться и обжираться. Они ведь кони, а не коровы.

— Жеребец кормится тоже не только пылью дальних дорог. Я не хочу, чтобы входя в город, твоя тысяча еле передвигала ноги. И о вожаках я думаю то же, старый ворчун. Не откажи пообедать.

Табун разошёлся по солнечным склонам холмов, где молодая трава уже наливалась свежей зеленью. Полуденное солнце отогрело и оживило долину. Кони отдыхали. Многие растянулись на земле. Благо, не нужно было отбиваться от насекомых, ещё не разгулявшихся после холодов. И как раз тогда, когда сытая дрёма грозила стать ленью, прогремела команда к сбору.

— Я жду возвращения, наверное, как и все они. Так много дней вдали от родины, и каждый день сильней о ней напоминает.

Тигран оглянулся. Его юный друг стоял рядом и ждал продолжения разговора. Золотошёрстный вожак смерил его взглядом: отлично сложен и очень красив. Красный плащ, выделяясь яркой расцветкой, выгодно оттенял благородный бархатный блеск чёрной шкуры молодого жеребца. Может ли такой не знать любви?

— А что, Амурат, верно, твоё сердце притягивают к дому не только Серые Камни?

О чём ты, учитель?

— Наверное, тебя смутила некая красавица, а стихи мои напомнили об этом?

— Стихи твои во мне пробудили хорошие чувства, Шах Тигран. Но веришь ли, я только понаслышке знаю о том, о чём ты говоришь. Ещё ни одной прекрасной даме не удались те милые смешные уловки, к которым они обычно прибегают, думая, что это привлечёт наше внимание к ним. Но неужели, учитель, любовь бывает так безумна? Расскажи мне про это.

— Я продолжу свой рассказ о войне. Или не ты просил меня рассказать об искусстве поединщиков?

— Да, Шах Тигран.

 

* * *

 

Молодой наследник Тагер готовился к сражению. Он заявил старшему брату: «Пока ты, Анчар, будешь наблюдать за ходом битвы с каменной высоты, я поведу в бой свою тысячу. Я буду драться с врагом впереди своих воинов, как должен делать настоящий король. Как поступал в молодые годы наш отец – славный воитель Тамир». Глаза Тагера сияли огнём бесстрашия. Дрожали тонкие ноздри. На рыжей шкуре ярко блестели серебром щиты доспехов. Анчар знал о решении отца передать королевскую власть младшему сыну и ненавидел Тагера. Безусловно знавший об этом Тагер, без лишней злобы, его презирал. «Если бы ты рисковал своей белой шкурой немного чаще, чем бережёшь её, и тогда отец не примерил бы корону к голове, занятой лишь честолюбивыми помыслами. дурно смотрелся бы золотой венец между ушами, глухими к желаниям народа».

Тагер обернулся, услыхав чьи-то шаги.

— Зачем ты пришла сюда? – он загородил дорогу матери. – Битва – не зрелище для жены короля. Уходи, вернись в свой шатёр и доверься страже.

Анчар перебил его:

— Неужели королева Гюзель не может стоять рядом с мужем в тяжёлый для его народа час?

— Да, Тагер, сын мой. Анчар прав. И король Тамир позволил мне наблюдать битву.

— Мне этого не хочется.

— Прости, но ты ещё не король, чтобы приказывать мне.

Белогривая красавица, в сопровождении свиты, взошла на один из холмов, откуда было хорошо видно и ставку Тамира, и готовящиеся к бою войска.

 

Накануне этого дня я узнал о предстоящем сражении у самого Города.

— Настало тяжёлое время, Хайфи, — сказал я учителю. – Быки под предводительством беспощадного Мехтара подходят к Серым Камням, чтобы истребить нас. Они хотят остановить жизнь Города – сердца конского племени. Они будут терзать ещё полуживые тела наших смельчаков, истопчут наши поля, уведут в полон кобылиц. Разве можно это терпеть?

— Нельзя, Тигран. Для этого и ждёт врага войско.

— Моя грива почти отросла. Я прошу, учитель, что значат для тебя ещё десять-пятнадцать дней моей неволи? Война ужасна и я хочу остановить её.

— Разве ты видел войну? – насторожился Хайфи.

— Да. Я видел следы войны. Когда прошёл бой вон там, у западной окраины поселений.

И я рассказал об истерзанной копытами земле, берущей кровавую дань за свои раны. О том, как невыносимо-ярки алые пятна на шёлковой груди мёртвой белой красавицы. И как страшен у вдовы чёрный взгляд, за который ещё вчера её кто-то приравнивал к Солнцу.

Учитель ждал, пока окончится эта трагичная повесть, а потом я услышал, как дрогнул в начале фразы его голос:

— Не нужно тебе начинать беседу прежде меня. Мы не окончили занятие.

 

Тренировка имитировала драку. Я нападал, а Хайфи ловко отбивался и наоборот. Прежде я нередко пропускал удары, к счастью, учитель рассчитывал силы. Теперь мы бились почти на равных. Стремительные атаки сменялись ловкими приёмами обороны. Я привык к мастерству Кухайлана Хайфи и уже смирился с тем, что мне ещё долго не достичь его уровня. Вдруг, в разгар поединка, в какое-то кратчайшее мгновение, я рассчитал точное движение, ещё не успев его осмыслить, и отбросил Хайфи на несколько шагов. В следующий миг я кинулся к нему, проклиная свою работу. К счастью, он был в порядке. Он спросил:

— Тигран, как это у тебя получилось?

Поскольку я молчал, Хайфи ответил сам.

— Кажется, вот так…

И, не ожидая такого хода событий, я едва не полетел кувырком от повторения нового приёма.

— Недурно, — сказал учитель. – Знаешь, у каждого поединщика есть излюбленные способы борьбы и свои приёмы. Но ученики никогда не узнают всего, что может их наставник. Вот и ты уже изобрёл один хороший удар, которого я не ждал, недооценивая соперника. А посмотрим, как ты выкрутишься вот из такой неприятности.

Вновь сменяются позиции обороны и нападения. Вдруг, внезапно припав на передние ноги, Хайфи поднырнул под мой локоть и уперся затылком мне в бок, приподнимая над землёй.

— Учитель, ты сломаешь мне плечо!

— Да, я могу это сделать, если нажму посильнее. Но ведь ты не тяжёлый и неповоротливый бык, а ловкий скакун – реши, как можно спастись от такой беды.

На дыбы? Но и Хайфи крепче упёрся в землю и немного приподнялся, выпрямляя полусогнутые ноги. Понял! На дыбы и резко назад!

— Твоя шея крепка у холки, учитель, но не выдержит моего веса ближе к голове.

Трудно провести такую защиту – нет опоры передним ногам, но можно. Теперь мой наставник и сам в невыгодной позиции. Он ловко уходит от изображённого мною удара и восклицает:

— Вот о ком я могу честно заявить самому себе, что не зря так долго трудился!

— Хайфи!

— Знаю, знаю, тебе польстили мои слова…

— Но я могу спросить?

— Давай заключим новый договор. Ты примешь участие в завтрашнем бою, но после вновь будешь лишён своей гривы и воли.

— Ещё на срок?

— Подумай, Тигран. Не лучше ли подождать ещё чуть-чуть и ты будешь свободен. Как Мелик. И так же удачлив. Подумай.

 

Вечер, окутавший Город, навёл на меня тоску. Я брёл по бедному кварталу, где не было ни одного приличного шатра или сносной хижины, кроме, пожалуй, одной. Тростниковые занавески были распахнуты настежь, и было хорошо видно как нескучная вдовушка Эльсисса и её рыженькая дочка, только что закончив вязание соломенной циновки, обрезают ножами лишние стебли. Я сказал им «Привет», как было принято в этой части Города, и вошёл, не дожидаясь приглашения. «Дамы, — сказал я, вызывая их усмешки, ведь их никто так не называл. – Если вам не очень лень, дамы, остригите мне гриву».

 

Хайфи, увидев меня, остолбенел.

— Учитель, — сказал я ему, — Меня могут убить, и тогда я не смогу выполнить условие нашего договора. Я это предусмотрел.

— Теперь, значит, дело за мной?

 

Мелик тоже был поражён, однако постарался это скрыть. Но насмешка в его словах не укрылась.

— Тебе идёт коричневый султанчик!

— Думаю, Мелик, не каждому дано сразу нацепить голубой, без особых заслуг.

Я съязвил ему в ответ. И, наверное, уже тогда в наши отношения закралось нехорошее чувство, родственное неприязни. Впрочем, я простил Мелику. Ведь он так стремился поскорее обрести свободу, а теперь продал её королю Тамиру.

 

Король стоял на возвышении в окружении советников. Слева от него – серый Булат, а справа – мышастый Сафир. Оба эти воина были уже в возрасте и оба заслужили белые султаны, пройдя нелёгкий путь от рядового боевика до полководца. Этим Тамир доверял больше других. Им он и говорил сейчас о предстоящем.

— Мехтар предлагает перед боем поединок. Вы знаете, если быки возьмут этот луг, то вскоре война захватит и Серые Камни. Если же битва начнётся в Городе…

— Король Тамир, — заявил ему Булат, — У нас найдётся отличный воин, способный победить богатыря из вражеского лагеря.

— Король Тамир знает, кого выставляют быки на поединок? – спросил Сафир. Тамир поглядел вдаль на тёмную массу надвигающегося вражеского войска.

— Мехтар велел передать, что на первый бой выйдет Махрат, что погубил Солхана и Фархана. Вы помните, как этот Махрат растерзал нашего богатыря Хамара? Как он орудует своими страшными рогами? Вы понимаете, чего будет стоить дух нашего войска, когда оно увидит на рогах Махрата внутренности очередного героя? Сафир!

— Да, король. Я вижу Кухайлана Хайфи.

— Да сгинет он в пропасть! Мне не нужен полоумный старик.

— Король, он не зря тут дожидается…

— Я не желаю знать Хайфи. Может быть этот его ученик… Мелик? Нет, мне жаль терять такого воина.

— Но король…

— Булат!

— Я думаю, Тамир, что богатырь Кхаур, возможно, способен одолеть Махрата. В конце концов, если он и погибнет, о нём некому жалеть. Он ведь одинок и не особенно знатного рода.

— Так позови его!

Через минуту Кхаур получил повеление короля.

Это был уже немолодой, но очень крепкий, рыже-чалой масти жеребец. Кхаур понимал, что вступить в бой ему придётся, хочет он того или нет, и этот бой наверняка станет для него последним. Король, оглядев вражеское войско, выстроившееся напротив наших полков, сказал: «Кхаур, ты будешь нашим гонцом и передашь Мехтару мою волю, а затем вызовешь поединщика». Тот поклонился Тамиру, а затем поскакал к бычьей армии. Жеребец остановился перед громадным чёрно-пегим быком и тот, не слушая его слов, вдруг вонзил окованный железом рог в сердце посланника коней. Быки взревели от дикой радости. Я вначале подумал, что убийца и есть их предводитель Мехтар, но он оказался рядом, и это к нему обращался Кхаур, к неприметному костлявому старикашке. Тот же, что убил гонца без сигнала к нападению, был Махрат – прославившийся силой и жестокостью поединщик.

 

Махрат вышел на середину поля, волоча за собой убитого Кхаура, и проревел: «Это не жертва – забава! Прежде, чем начнётся бой, я троим вашим клячам распорю животы своим рогами. Пусть трое выходят на бой, хоть все сразу!» Ропот прокатился по табунам. будто вихрь подбросил меня с места и копыта помчали вперёд, и вынесли на середину поля. Никто не встал на пути. Я и сам не успел понять, как очутился один на один со врагом. И услышал собственные слова: «Так не будет! Один из тех, кого ты пришёл уничтожить, обломает эти рога!»

Войска ждали. Ждали и мы с вражеским богатырём. Я не видел, как в этот момент Хайфи, расталкивая охрану, бросился на холм, где располагалась ставка короля. Вскоре над лугом прокатился звучный голос Сафира: «Золотой Тигр – боец коней победит в первом поединке твоего бесчестного богатыря, Мехтар!»

«Всё фальшивое золото твоего хвалёного Тигра – его шкура, из которой наш поединщик нарежет ремней! Слышишь, Тамир?!» — ответили из бычьего войска. Кони замерли в напряжении. Быки ревели и рыли землю. Махрат наклонил защищённый медной пластиной широкий лоб и ринулся в атаку. И это началось!

 

Где-то в глубине сознания движения мгновенно и точно рассчитывались, как фигуры учебного боя. Должно быть, со стороны это выглядело красиво, как танец. Но и Махрата славили не зря. Это был великий боец, владеющий особыми приёмами борьбы. О том, что он не ведал страха, упоминать излишне. Махрат был храбр до безумия и, наверное, действительно безумен в своей неукротимой ярости. Мы с ним впервые видели друг друга и, хотя встретились на поле боя, злоба противника казалась чересчур фанатичной.

Прежде у меня не было ненависти к Махрату, я поражён был только подлостью убийцы Кхаура. Но Хайфи не зря твердил, что поддаваться гневу безрассудно, и я старался не забывать об этом даже в такой момент, уповая на чрезмерное увлечение быка кровавой битвой.

Опытным воинам, впрочем, известно, что и слепая ярость бывает очень сильна. И ещё о том, что природа сама подсказала племенам свои способы ведения битвы. К примеру бык, как ни сильны его раздвоенные копыта, не способен ими драться. Лягнув, он не свалит с ног и жеребёнка, хотя легко задавит упавшего. Бояться больше надо острых рогов. А тут знай – бык действует ими почти на одном уровне, держит голову довольно низко, не в пример единорогу, шея которого длиннее и поставлена достаточно высоко, чтобы не подцепить коня под брюхо. Но единорог ловчее и на открытом месте, водиночку, опаснее быка. Двурогие же особенно страшны в железной армии. Они надвигаются как ожившие скалы, устрашая одним лишь духом беспощадности и блеском стальных и медных лбов.

Впрочем те, кто изучил приёмы этих, враждебных нам племён, знают маневры и специальные удары, действенные против них. Кстати, боевики Серых Камней и других конских поселений уже разобрались и в силе собственных родичей. К примеру, дамы-воительницы предпочитают всему резкий поворот на передних ногах и моментальный сокрушительный удар обеими задними: шансов удержаться немного, разве если кобылица отчего-то разжалобится или промахнётся, угодив подковками в плечо, а не в бок или морду. Ещё эти красотки, говорят, вызвав погоню за собой, лягаются прямо на скаку и это им здорово удаётся. А вот жеребцы из войска короля Тамира, чаще всего, намечают цель своему переднему копыту, легко уравновесив на дыбах мощный корпус.

Мне были хорошо известны все подобные способы драки и я, хотя прежде не участвовал в сражениях, отлично изучил возможные приёмы и в совершенстве овладел множеством оригинальных, искусственных, развитых тренировкой тела и духа. Я уже не раз чувствовал, что научился, по словам Кухайлана Хайфи, «слышать копытами», «видеть затылком» и тому подобному. Нигде так, как сейчас, мне не могли пригодиться такие умения, когда-то вызывавшие лишь любопытство, а теперь защищающие мою жизнь.

Но, как было сказано, мой соперник тоже не ограничивался обычными бросками и традиционной манерой нападения быков. Возможно, шея и хребет его от природы, или в результате упражнений были гибче, чем обычно у его сородичей. Двигался он быстрее любого из них и добивался преимущества, вкладывая в бросок не столько мощь рывка и массу громадной туши, сколько рассчитанное направление удара. Он чаще нападал, чем уворачивался, мне же, то и дело, приходилось совершать стремительные прыжки и пируэты вблизи стального острия, едва не задевающего шкуру. Мне уже не раз довелось ускользнуть от устрашающих рогов на расстоянии не более копытного следа. Конечно, конского следа. Выбоины и рытвины в мягкой земле, что оставляли широкие копыта Махрата, выворачивая комья дёрна, могли бы вместить все четыре моих подковы, отпечатанные рядом. Первые неудачи разъярили быка ещё больше. И, как я того и ждал, свирепость мешала ему правильно оценить наши силы. Неудивительно: прославленный опытный поединщик, переживший двух своих королей и множество солдат, не мог достать какого-то молодого выскочку, кем я был в его глазах! До сих пор наш с Махратом бой не обнадёжил ни одну сторону. Мы ещё даже не коснулись друг друга. Только через несколько минут мне удалось нанести первый серьёзный удар. Но деревянный, обитый металлом щит, разлетевшийся в щепки от этого удара, защитил бок Махрата. Ведь богатырь-бык весь был окован доспехами, а на мне не было ничего, кроме венчающего лоб коричневого султанчика – знака рядового бойца, который и вызвал поначалу смех врагов.

Когда мы с быком оказались недалеко от конского войска, я услышал голос Мелика: «Береги глаза!» И вовремя – едва не забытый мною приём быков мог нанести тяжёлое увечье. Железная колючка, вплетённая в кисть волос на хвосте быка, рассекла мне скулу. И тут же в моих челюстях затрещали тонкие позвонки. «Эй! – закричали наши, — Он скоро загоняет быка. Глядите – он оторвал Махрату хвост!» Запах крови вызвал в обоих новый прилив ярости. Быки вновь стали подбадривать своего поединщика, чтобы тот со мною не церемонился. Но это были лишние слова, поскольку я уже знал, как разделаюсь с врагом. Я вызвал его ликующим ржанием, поднимаясь на дыбы. Увидев меня в такой невыгодной позиции, кони, верно, приготовились к худшему. А быки радостно заревели, ожидая, что Махрат, бросившийся в атаку, сейчас погрузит рога в незащищённое брюхо противника. Враг был ниже меня ростом и намного тяжелее. Подобным тараном он мог бы сбить трёх лошадей. Но – прыжок, ответный приём, и конская грудина выдержала натиск широкого лба, а правый рог быка оказался крепко схвачен моим запястьем. Сокрушительный удар положил конец поединку. Я выломал окованный железом рог Махрата вместе с куском его черепа. И со словами: «Я обещал лишить его рогов!» — швырнул на землю кровавый трофей.

 

Минута смятения оборвалась кличем короля Тамира: «То же будет и с вами!»

Жеребцы подхватили его клич и ринулись лавиной через поле. Быки же, не собравшиеся как следует встретить их непробиваемым строем железных рогов, упустили время. И дух их был смущён исходом поединка. Передние ряды смешались, а тот, кто повернулся к сопернику боком, уже не представляет опасности.

Мне отчётливо был слышен бой собственного сердца, отдающийся в каждой жилке. Больше я никого не убил в этом сражении. Проскакав среди табуна по следу убегающих врагов, я в первых же рядах вернулся назад. Около постов, на земле. изрытой копытами, лежал убитый мною Махрат. Его бока впали, глаза затянулись тусклой пленкой, и белый язык вывалился из пасти. Тела Кхаура видно не было. Наверное, его быстро убрали, чтобы не напоминать победителям о начале этой битвы. Я быстро миновал поле и оказался недалеко от ставки короля, где и увидел Хайфи. Он меня подозвал и, когда я подошёл, нас заметил Тамир. Властным жестом он велел мне приблизиться, и я исполнил его желание. Рядом с королём стояли его старший сын Анчар в сверкающей золотом попоне, младший – Тагер, в покрытых пылью латах, и серый советник Булат. Я будто не заметил их, и не особенно низко поклонился повелителю, с которым мне впервые предстоял разговор, и от него зависела моя будущая судьба.

— Мои воины, — начал Тамир, — Хотят узнать настоящее имя того, кому во многом обязаны сегодняшней победой. Сафир назвал тебя Золотым Тигром, но ведь это – прозвище.

— Я ученик мудрого Кухайлана Хайфи. Его имя и его слово, король, ты должен услышать прежде моего.

Ободрённый такой поддержкой, Хайфи ответил за меня.

— Его зовут Шах Тигран, а «Золотой Тигр» — вполне оправданное прозвище. Свобода Шаха Тиграна принадлежит мне, согласно договору, но в тревожное время я готов уступить её Городу.

У тебя громкое имя, Шах Тигран. Кто твои предки?

Вот какой темы я хотел бы избежать в разговоре с королём! Но это уже невозможно. И зачем Хайфи назвал меня Шахом и дал благородное прозвище!

— Мой отец служил тебе, король Тамир, и пал три года назад в бою с единорогами у Красного Каньона. Его звали Хан Хаджар.

— Это был славный воин. Но почему ты не скажешь о матери? Ах да, ведь Хаджар никогда не был женат. Кто она? Впрочем, ясно. все знатные дамы у нас на виду. А она была гулящая, кто же ещё.

— Не говори так о моей матери, Тамир!

Но мой захлебнувшийся голос потонул в хохоте стражи. Тут раздался спокойный и звучный голос Хайфи:

— Её звали Шахиня Эльмира. И она была дамой-воительницей очень знатного рода.

Ржание прекратилось, и король спросил:

— Отчего же Золотой Тигр сам не сказал нам об этом? Впрочем, Тигран, за сегодняшний подвиг ты достоин носить такое гордое прозвище и даже называться Шахом Тиграном. Великое сражение завершилось нашей победой, благодаря примеру первого поединка… – король подумал немного и закончил:

— В котором ты сломал свой коричневый султан.

— Этот цвет не идёт ему, — тихонько произнёс Булат, уже почуяв, куда клонит повелитель, и не упуская возможности подыграть.

— Не идёт. Может быть, достойному Кухайлану Хайфи и не понравится, как я балую его ученика, но…

— Красный султан, — велел Анчар, слегка обернувшись к охраннику. Но младший брат его Тагер воскликнул:

— Красный? Брат, ты рискуешь прослыть неблагодарным. Голубой султан Шаху Тиграну!

— Голубой, — согласился король. Да и как он мог не согласиться с Тагером, который в только что отгремевшей битве, первым бросил войска на врага и смешал его фронт и фланги.

Когда новый высокий знак отличия занял место сломанного султанчика, я поклонился королю. Но поклонился, не опуская шеи, а лишь пригнув голову так, что почти коснулся подбородком груди.

— Голубой султан не склоняется ниже, съязвил Мелик, припоминая мне слова, сказанные сегодня утром о его заслугах и слишком быстром возвышении на службе. Дружеские чувства боролись в его душе с завистью: да, он тоже не долго зарабатывал знак сотника, но не с такими почестями. Я подмигнул ему, напоминая, что не забыл сказанного утром и не жалею об этом. Он отвернулся к Анчару.

 

Когда праздновали победу, Анчар загородил мне путь и заявил:

— Ты слишком упрям и непокорен. Из почтения ты мог бы и поцеловать землю у ног повелителя. И все были бы довольны, если бы, выражая благодарность королю, ты не поленился склониться к его копытам.

— Сегодня не я благодарил Тамира, а король при всех выразил благодарность мне. Я проявил достаточно уважения к его заслугам и возрасту.

— Как ты смеешь!

— Дай же закончить, Анчар. Даже Солнце, снизойди оно на землю, не увидит Шаха Тиграна опустившимся на колени. И не тебе загораживать дорогу Золотому Тигру.

Таких дерзостей он ещё не слышал, но теперь-то пусть насладится ими вволю. Его розовые глаза покраснели от негодования. Но Анчар заметил, что наш разговор не ускользнул от повелителя, и что отец не вмешался. Чтобы не затягивать неприятной минуты, я прошёл мимо и покинул лагерь Тамира, где ещё продолжался праздник.

— Ты потерял друга, Тигран, и обрёл врага, — сказал мне учитель.

— Я обрёл врага – Анчара, который никому не друг. Но как смеет этот жалкий альбинос заступать мой путь! Он же не кобылица, чтобы я уступал ему дорогу. Его младший брат Тагер – вот истинный наследник короля. Шейх Тагер – не трус и не болтун. Анчару же не место и среди его советников и свиты. И не говори, что не мне это решать. А что до потери друга, Хайфи, — Мелик не глуп. Он поймёт, что не надо завидовать мне…

— Как бы это не произошло слишком поздно.

— … ведь я люблю его почти как старшего брата и радуюсь его успехам. Друзей же я обрёл сегодня очень много – всё войско Серых Камней. Или не так, учитель?

Хайфи промолчал. А я продолжал уже о другом.

— Откуда, Хайфи, ты знаешь, что мать мою звали Эльмирой? Почему ты солгал Тамиру, что она происходит из гордого и благородного рода и была дамой-воительницей? Я благодарен за спасение моей чести, учитель, но не ты ли говорил, что ложь – тяжкий порок?

— Это не ложь. Я ведь знал Хаждара. Знал и для доказательства могу сказать хотя бы, что он был буланой масти, а она соловой, и оба золотистого оттенка, что так удачно усилился в твоём облике. Эльмира ещё малолеткой была захвачена в плен у дам-воительниц. Рабыней и жрицей любви она стала уже в Серых Камнях. И отец твой Хаджар очень жалел её. Наверняка она скрыла от тебя правду, чтобы зря не тревожить.

— Мы жили в кочевье. О том, чем она занималась в молодости, я узнал только после её смерти, и чуть не убил того, кто сказал мне тогда о ней правду.

— Это и я могу сказать тебе. Не знаю ничего яснее, но говорю, что мне известно точно, не покривив душой.

Молчанием я выразил покорность учителю и готовность повиноваться его воле.

— Через несколько дней ты мог обрести свободу, — сказал Хайфи, — Но всё вышло иначе. Голову твою венчает голубой султан – ты должен повелевать, но ты в моей власти. Будет же моя воля доброй: сегодня ты ещё свободен, Тигран.

 

И я оказался в роще. Сумерки ещё не коснулись ветвей, но закатное небо порозовело и остыло. И, замечтавшись, я не заметил, как подошёл слишком близко к разбитым на поляне ковровым шатрам. Я был уже готов вернуться, от греха подальше: мало ли, что могли подумать стражники Тамира, увидев тут жеребца! Но взгляд мой безотчётно скользнул по дорожке, отыскивая следы маленьких стройных копыт. Поймав за этим сам себя, я решительно обернулся. чтобы уйти, и увидел её – неповторимую Гюзель. На этот раз не я, а прекрасная королева наблюдала за мной из укрытия. Чтобы я об этом не догадался, она вышла из-за раскидистой многоствольной акации и встала на моём пути.

— Тебя легко узнать, Шах Тигран. А почему ты не носишь гривы?

Неловкая пауза кончилась.

— Мой наставник Кухайлан Хайфи требует этого. Время моё принадлежит ему до тех пор, пока не вырастет грива.

— Ты и без неё безумно красив, Шах Тигран. Я видела сегодня поединок, ведь меня не пугают кровавые сцены. Это было очень захватывающе и ты выглядел великолепно. Нет, право, мне ещё не приходилось встречать столь красивого воина, да к тому же поэта. Стихи твои, Шах Тигран, не хуже своего создателя.

— Есть ли на свете что-нибудь прекраснее королевы Гюзель-аль-Будур? Нет, повелительница, мои нескромные стихи, случайно затронувшие твоё внимание, не стоят даже презрения королевы. Я повторю это тысячу раз.

— Но ты можешь сказать ещё что-нибудь подобное о моей красоте?

— Да, королева. Славить твоё очарование можно от рождения и до смерти, не прерывая хвалы…

— Зачем же до смерти? Если ты можешь сказать мне теперь то, что думаешь, то говори.

Я закрыл глаза и, с чувством, прочитал:

 

Как облако небесное, дыша,

Окутало и солнца свет застлало.

Но от тебя душе светлее стало

И светится сама моя душа…

 

Тишина звенела в роще, пока неосторожно сломанная веточка или шелест, пробежавший по листьям, не прекратили этой волшебной минуты.

— Я не знала, — тихо сказала королева, — Что могу вызвать это в чьём-то сердце. Прежде меня покоряли сила и доблесть. О, я забыла о том, что ты воин!

Она внимательно посмотрела, и я опустил глаза, не выдержав её взгляда. В нём было иное очарование, и я боялся его, вспоминая невольно двусмысленные намёки Мелика и шутки Хайфи над её супругом.

— Тигран, — спросила Гюзель, — Ты ранен?

Конечно, она и прежде видела шрам, оставленный быком, но тут я вдруг почувствовал, как губы её коснулись моей щеки около рубца.

Я отпрянул, как от внезапного ужаса, и бросился прочь из рощи. Прочь от белогривой красавицы, от её бесстыдной ласки и чувства, что отравляло мой разум и сжигало сердце, пронизывая его не чистой поэзией – другой любовью.

 

 

 

ГЛАВА  5

ОНА

 

Амурат поглядел на солнце, высоко стоявшее над горизонтом. В походе сегодня предстояло провести ещё не один час.

— Шах Тигран, отчего ты оборвал рассказ?

Вожак оглянулся на юного спутника. Его голову занимали другие мысли. Когда же ему удалось их одолеть, он ответил:

— Что тебе, Амурат, до любовных похождений твоей прапрабабки? Она не учила меня искусству поединщиков. Своим возвышением, славой и властью я обязан лишь великому Кухайлану Хайфи, чью память наш народ будет хранить, пока не станут прахом Серые Камни. Я рассказал тебе немного, но теперь ты можешь говорить о нём с другими, зная наверняка правду, а не легенды.

— Ну, а как же твоя любовь, Шах Тигран? Если ты упомянул о ней, значит всё это не пустые грёзы, которые уносит первый свежий ветер. О королеве Гюзель-аль-Будур тоже немало легенд и сплетен. Но ты знаешь, что из них правда.

— Я знаю не всё, Амурат. Возможно, король Тамир носил под венцом рога ещё до моего знакомства с его женой, пусть это останется тайной Гюзель. Наверняка могу сказать лишь то, что она по-настоящему меня любила. Больше, чем я её. Ведь Гюзель однажды сказала мне, что я буду хоть и не единственным, но последним в её жизни, чего бы ей это ни стоило. Я же тогда не обещал ей ничего. Но её любовь была для меня не соблазном, а настоящим пленом чувств. Она сумела меня пленить.

— Кому-то ты должен передать и эту память. Мы говорили об этом, учитель, и, кажется, ты был не против. Или я не прав?

— Да будет так, Амурат. Я поведаю тебе, своему любимому ученику, свою жизнь и то, что в ней было связано с судьбою нашего государства и личными судьбами многих достойных его детей.

— А о Гюзель?

 

* * *

 

— Гюзель?

Королева, как всегда, появилась передо мною неожиданно, и как всегда она была великолепна. Каждое её движение являло неповторимую грацию. Само её присутствие было негой и страстью.

— Тигран, я так давно не видела тебя.

— Я вспоминал о тебе, королева.

— Но больше не подходил близко к этой роще. Или ты боишься слуг короля, десяток которых не способен тебя одолеть?

— Если надо, повелительница, я уложу их одним ударом. Страшна мне не месть короля. Я боюсь твоей красоты.

Не зная, как продолжить разговор, я стоял как вкопанный, и только сердце моё громко билось, и вся кожа дрожала от едва ощутимых прикосновений.

— Когда мы встретились в последний раз, мой Золотой Тигр, у тебя ещё не было гривы. А теперь я вижу, что эти локоны ещё красивее, чем я себе представляла… Это означает твою свободу?

— Нет, Гюзель. Хотя я больше не ученик Кухайлана Хайфи и не его раб. Но теперь я – твой раб. И не знаю, можно ли вырваться из этого плена.

— Разве плохо быть моим рабом, Тигран?

— Я всё тебе сказал.

— Но ещё не сказал, что любишь меня.

— Ты знаешь это, королева.

— Я знаю, что я тебя люблю. И что нет на свете силы, которая заставит меня от этого отречься. Тигран, ты молод и свободен, я понимаю это и готова всё тебе простить. Я ничего не требую: ни признания, ни клятв. Но я должна до конца жизни, своей жизни, Тигран, принадлежать только тебе.

— Гюзель, но ты – жена короля, и у тебя есть взрослый сын, такой же, как я.

— Сын, которому я давно не нужна, и муж, который давно не нужен мне! Никто, никто, кроме тебя, мой Золотой Тигр!

Я хотел бежать, как в прошлый раз, но дух мой больше не принадлежал своему хозяину, а тело слушало веления непокорного сердца. Волна пьянящего чувства увлекла в бушующий поток, а любимая, утопив меня в белой пене шёлковых локонов, не позволила произнести ни слова.

 

Никто тогда не знал о наших встречах. Никто, кроме Гюзель, не слышал стихов, которые независимо от воли, слагала ей моя душа. Для меня эти дни стали волшебным сном в ожидании ночей, полных нежной страсти. Не знаю, до сих пор не могу понять, почему никто не догадался обо всём сразу. Ведь я чувствовал, что душа моя светится так, что этот свет должен заливать всё вокруг и воспламенять радостью жизни другие сердца.

Военные дела нередко, но ненадолго отвлекали меня от Гюзель, и эти дни я полностью посвящал укрощению духа, который вновь покидал меня, почуяв лёгкие шаги возлюбленной. Много раз я говорил себе, что надо прекратить эту безумную и опасную для обоих связь. Искал в Гюзель недостатки, стараясь иссушить, или хотя бы вернуть в прежнее русло бурный поток моей любви. Но каждая встреча с серебряной красавицей всё больше покоряла новому чувству. Едва вернувшись в Город из какого-нибудь похода, завершив очередную службу королю, я летел в рощу к своей королеве.

 

Кухайлан Хайфи догадался обо всём слишком поздно, чтобы спасти моё сердце.

— Интересно, — произнёс он, — Кого Шейх Тамир будет обвинять в падении королевы? Тебя или меня?

Я был застигнут врасплох и стушевался в ответе, беспомощно оправдываясь. Учитель не обратил на это внимания.

— Между прочим, позволь рассказать тебе до конца историю нашей взаимной неприязни с повелителем. Празднество его последней свадьбы продолжалось тридцать дней. Я появился при дворе к концу торжества и напомнил королю: «Что мне было делать на очередной дикой оргии? Кухайлан Хайфи слишком одряхлел для подобных развлечений».  Он усмехнулся, но почуял подвох и, отстав от гуляющих, проследил за мной. Я прошёл к шатру невесты и сказал ей: «Бедняжка». Её ресницы были мокрые. Она сразу мне доверилась и пожаловалась:

— Старик опять пристаёт ко мне.

— Что ж, у тебя есть шанс сделаться королевой, не в пример тем его жёнам, кого он давно считает старушками.

— А мне говорили, что дело не в возрасте…

Я выдвинулся в полосу света, и она удивилась, что на мне нет украшений, драгоценностей, доспехов, плаща, который мог скрывать недостатки фигуры. Я знал, что этих недостатков просто нет.

— Не в возрасте. Я старше твоего супруга.

— А кто ты? Почему ты здесь? Не боишься?

— А ты не боишься?

О, эта молодая кобылица больше играла, чем была напугана! Поэтому я окончательно её утешил, подойдя ближе, и поцеловал её глаза. И снова отступил. Гюзель вздохнула:

— Вот был бы он такой как ты.

— Но он – не я, а я свободен, как ветер.

Кивком я попрощался с ней и вышел, чуть не столкнувшись с повелителем. Он был уничтожен. Я торжествовал. Впрочем, всё это было лишь для того, чтобы отомстить злому языку Тамира. И я не особенно уважал себя за эту дерзость. Я сказал:

— Мне действительно нечего делать на твоём празднике. Тем более, я не способен влюбиться в земную красавицу. Видишь – даже в такую, а то…

— Ты… если ты кому-нибудь скажешь…

Он проводил меня испепеляющим взглядом. С моей стороны – шутка. Но Тамир понял, что Гюзель способна ему изменить. И самое опасное – она тоже это поняла. Если я выскажу уверенность, что ты – не первый любовный подвиг хитрой дамы, это отвадит тебя от неё?

Встряхнув головой, я отринул такую возможность.

— Но, учитель, моё бедное сердце уже полностью во власти чувства, и я ничего не могу с ним поделать! Я не так силён духом как ты.

— Зло нужно истреблять в корне, Тигран, — сказал он.

— О чём ты говоришь, Хайфи?

— О твоих чувствах. Их больше невозможно скрыть.

— Разве любовь – зло?

— Любовь к королеве? – он горько усмехнулся.

— Да! Мы с Гюзель давно любим друг друга и никто не заставит меня поверить, что любовь – это зло. Что её надо истреблять, пока она не выросла.

— Иногда это лучше, Тигран. Я не виню тебя в том, что ты не смог распознать, где чистое восхищение превратилось в роковую страсть. Ведь это так, Тигран? Королева – твоя любовница, и ты готов драться со всем миром, чтобы отстоять это право на неё. Но ты никогда не победишь весь мир, какой бы ни была твоя сила и власть. Посмотри на полководцев – у них другая страсть, но цель та же. Как полетят, в своё время, их головы, так и твоя душа будет растерзана в клочья. И ты проклянёшь саму жизнь, если рваная душа останется в твоём теле.

— О, Хайфи! Я много раз говорил себе то же. Мой разум не хочет страданий, но чувства выше их.

— Больше тебе ничего не говорит разум? Ну, так воспользуйся моим, Тигран. Скажи: ты и вправду так любишь королеву?

— Безумно, Хайфи!

— Я не говорю о безумии. Это и так видно.

— Но, учитель, не могу ведь я требовать у Тамира, чтобы он разошёлся с Гюзель, предоставив мне право взять её в жёны! Или мне возможно убедить короля, что его супруге нужен молодой любовник? Не подобные ли шутки и намёки вызывают его ярость?

— Тамир действительно стар. Очень стар.

— Разве от этого кому-нибудь легче?

— Это многое может решить. Я не хочу, чтобы с моего лучшего и любимого ученика содрали шкуру. И если твоя любовь к Гюзель-аль-Будур и вправду безмерна, выдержи испытание.

— Какое, Хайфи?

— Самое надёжное испытание для любви, Тигран, это время.

— Я не понимаю, учитель… Выдержать то, что может быть для меня тяжелее гнева оскорблённого повелителя…

— Думай не только о себе. Перестань встречаться с Гюзель, и пусть сердце твоё греют воспоминания о ней и надежды на новые встречи. Король Тамир очень стар, но он ещё ведёт войны и показывает себя всем доблестным властителем. Но помяни моё слово: и короли не вечны. Недалёк час, когда лютость врага, измена друга, нетерпение наследников или же просто внезапная злая воля одряхлевшего сердца решат, сколько дней было отпущено повелителю для наслаждения жизнью на этой земле. Тогда, выджав приличный срок и укрепив своё положение при новом правителе…

— Значит, Гюзель может стать моей женой?

— Женой или подругой полководца. Если захочет. И никто не осудит за это ни её, ни тебя. Если же всё, что между вами – блажь…

— Это не так, Хайфи!

— …то разлука – лучший способ всё забыть.

Он подождал, пока я думал над его словами, чувствуя, что учитель прав, но я, наверное, не смогу последовать его мудрому совету.

— Тигран, я поговорю с Меликом — он ведь в фаворе у короля. Пусть тебя сделают послом. И тогда ты сможешь надолго покинуть Серые Камни и избежать нового соблазна.

 

* * *

 

На окраине Птичьих Холмов росло одинокое дерево, служившее маяком для путников и кочевников. На вершине свили гнездо орлы, а в траве под корнями шмыгали перепёлки. Орлы их тут не трогали, и большое дерево вошло в поговорку, как удивительный символ перемирия между извечными врагами.

Я отмерил от маяка путь на северо-восток и поспешил на встречу с агентом Хуфара.

На берегу разделяющей границы земель реки, которую мы зовём Шёлковой Лентой, а единороги Белой Дорогой, меня уже ждал чужеземец. Это был небольшого, по их меркам, роста, но выше меня единорог, с длинной красно-бурой шерстью, ещё мокрой после переправы. Он прибыл первым.

— Я слышал, что кони резвее единорогов, — сказал он. – Солнце уже низко, а ты только что явился, когда я давно здесь.

Верно, кони часто слишком надеются на быстроту, поэтому я не стал с ним спорить, и начал сразу:

— Харат, мне долго пришлось убеждать своего короля вступить в мирные переговоры с правителем вашего племени Хуфаром. Даже и теперь Тамир, понимающий выгоду союза, не хочет говорить об этом открыто, и мы ведём подготовку втайне от народа. Так неужели на этом и остановятся передовые силы наших государств?

— Ты имеешь в виду себя, Шах Тигран?

— И тебя, Харат. Что решено правительством Хуфара? Что мне передать своему королю?

— Боюсь, Шах Тигран, что полководцы наших войск быстрее договорились бы без королей. Требований Хуфара, вполне справедливых, не хочет понять ваш заносчивый Тамир. А запросов Тамира не послушает Хуфар. Издавна кони пипл воды с правого берега Белой Дороги, а единороги – с левого. Но теперь кони вспомнили о том, что когда-то луга за Белой Дорогой могли остаться за ними. А единороги требуют у них, ни много, ни мало – Красный Каньон с густыми лесами в верховьях реки Змеи, откуда их предки, якобы, ушли когда-то из-за наводнения. А потом хотели вернуться, но земли были уже заняты кочевьями лошадей. Мы-то знаем, что наводнение в Красном Каньоне никогда не поднимается выше его крутых берегов. Но чем не предлог?

— В битве за Красный Каньон пал мой отец, — задумчиво сказал я Харату. Он ответил:

— А мой, шесть лет тому назад, утонул в глубоких водах жадной Змеи, ослабев от ран.

Он тоже немного помолчал, а потом оборвал воспоминания.

— Король Тамир может не опасаться нападения с нашей стороны, если позволит Хуфару раскинуть поселения на нашем берегу Белой Дороги.

— Но он поэтому и не хочет видеть вас так близко от Серых Камней. Теперь пойма Шёлковой Ленты принадлежит коням, и они её не уступят.

— Значит, мы зря старались.

— Ничего не бывает зря, Харат. Куфару пока не нужна война. Нам удалось оттянуть её начало и, возможно, удастся ещё выиграть время.

— Это будет означать лишь то, что крови прольётся больше.

— Я передам Тамиру, что Хуфар не готов к встрече правителей, пока ответ не будет определённее. Возможно, единороги подождут с расположением поселений в пойме Шёлковой Ленты, если Тамир пойдёт на последующие уступки.

— И надолго такая игра задержит войну?

— Если ты думаешь, Харат, что Тамир не способен сейчас начать войну… Зачем же он держит столько войска у Шёлковой Ленты и не лучше ли укрепить им столицу? Впрочем… я поговорю с ним на эту тему.

— Я никогда не знаю, Шах Тигран, что в твоих словах правда, а что – хитрый вымысел. Ты умеешь прямо смотреть в глаза. Но мне кажется, что я должен сказать правительству Хуфара о том, что Тамир не хочет уступать и не отказывается от своих требований.

Я посмеялся про себя: ведь я не солгал Харату, просто говорил не всё. А он запутывался, ища хитрость, которой я желаю добиться чего-то своего, не в пользу единорогам. Мы расстались, не добившись для наших королей ничего, кроме неопределённой отсрочки боевых действий.

 

* * *

 

— Почему ты меня избегаешь, Тигран? – ресницы Гюзель были влажными.

— Разве? Я просто очень занят в последнее время. Секретные поручения и тому подобное.

— Ты сам ждёшь этих поручений, ведь не отходишь от короля и советников. Стремишься к новым возвышениям?

— Очень трудное время для нашей страны, королева. Ты вообще-то должна это знать.

— Но, Тигран, твоё отсутствие… Мы так редко стали встречаться. Скажи, ты не влюбился в другую красавицу? Скажи мне всю правда, Тигран, ты не разлюбил меня?

— Гюзель, король не вечен. Если когда-нибудь я попрошу тебя стать моей женой, что ты ответишь?

— О, милый друг! Прости, что я в тебе усомнилась. Неужели ты всё ещё так сильно любишь меня?

— Почему нет? Это ведь был отказ?

— Никто не поймёт тебя.

— Мне будут завидовать.

— Это мне, Тигран, будут завидовать. Но так не случится. Ты поймёшь, что я не могу быть единственной в твоей жизни, потому что недостаточно хороша для тебя. Я совершила преступление, не сумев сдержаться, заманивая тебя в сети своей любви, когда было нельзя. Пусть это будет нескоро. А сейчас, Тигран, останься со мной.

— Не надо, милая. Ты скоро увидишь меня снова, а сейчас я должен уйти.

— Ты меня покинешь, даже не прикоснувшись!

— Гюзель!

— Время уходит. Останься, Тигран. Если ты и вправду ещё меня любишь, не уходи хотя бы сегодня.

Мысли мои смешались. Оставить Гюзель одну, когда я так нужен ей? Внести смятение в наш союз? Пологи шатра скрывали нас лучше, чем ветви деревьев, но и не позволяли вовремя заметить опасность. Был же я так безумен, что решился войти в её шатёр! И всё-таки нежность моей королевы снова победила рассудок.

 

Когда мы расстались, заря уже растекалась по небу, прогоняя холодную синеву. Я знал, что больше не вернусь в эту рощу, к ласкам белогривой красавицы, пока не наступит час, в который мы с нею сможем открыто заявить всем о нашей любви. Она это чувствовала, подозревая, что час такой для неё никогда не настанет, и долго не хотела меня отпускать. Она боялась не увидеть меня больше и не скрывала своего горя. И жестокий рок опередил её прощальные слова чужим голосом: «Моя королева!»

В голосе был ужас, потрясение. Я встретился взглядом с тёмно-серым воином и, через мгновение, нанёс удар. Собственный ли мой испуг помешал соразмерить силы, или внезапное мерзкое подозрение стало яростью – охранник, без единого звука, тяжело повалился на землю.

— Ты убил его! – воскликнула Гюзель.

— Выходит, здесь ты принимаешь не одного меня? Что делал страж короля так близко от твоего шатра? Неужели ты могла мне лгать?

— Безумец, — глухо произнесла королева.

— Я вгляделся в черты убитого мною, и узнал Огмара. Ничего удивительного, что повелитель не боялся в любой час посылать его к своей супруге. Огмар не был жеребцом: когда-то в молодости у него была интрижка с юной дамой-воительницей, которую он пожелал похитить против её воли. Но сам угодил в плен к вольным кобылицам и жестоко расплатился за прежнюю горячность. Как опрометчиво я поступил! Не слишком умный, но сентиментальный Огмар, я уверен, из уважения ко мне и к королеве, согласился бы хранить нашу тайну. Возможно, нам даже удалось бы убедить его в том, что произошло недоразумение. Ведь Огмар и сам хотел бы в это верить, до неожиданного события убеждённый в непорочности своей госпожи и исключительно благородных помыслах героя-поединщика. Но думать об этом было поздно. Несчастный евнух был мёртв, и я предложил своей любовнице помочь поднять его тело мне на спину, чтобы отнести в другое место, а самой скрыться в шатре, будто ничего не произошло.

Может нам и удался бы грешный поступок, если бы мы действовали чуть быстрее. Пока я пытался втолковать Гюзель, что надо делать, на месте происшествия появился её сын. Он был не один, а в сопровождении свиты.

— Что вижу я! Мать, ты изменила королю, а ты предал обоих, Шах Тигран!

Гюзель сдержала страх и заявила сыну:

— Так скажи об этом своему отцу.

Я оборвал наступившую паузу.

— Ты видел всё, Тагер. Огмар тоже видел – и он убит. Стража не, страшна мне, но тебе, Тагер, ничего не грозит. Потому что ты мой будущий король. Ты – её сын. Решай же нашу судьбу, но подумай о королеве…

— Молчи, — перебил меня Тагер. – Не знаю, как поступить с тобой, но мать мою судить я не вправе. Никто не вправе судить свою мать.

— Зато я вправе судить кого угодно, — сказал король Тамир.

Стража расступилась, пропуская его вперёд.

— Я послал к тебе Огмара, Гюзель, чтобы предупредить о своём визите. Теперь это не важно. Огмар убит. Его отсутствие встревожило нас. И вот — ваш час настал. Что вы можете возразить?

— То, что королева невиновна, — отвечал я ему. Казни меня, король Тамир, за то что я, пленённый красотой твоей супруги, ворвался в её шатёр и силой заставил её покориться. Огмар, помешавший моему злодеянию, был тут же убит. Всё так, Тамир. Но я живым не дамся твоим солдатам, ибо знаю: остаток жизни ты мне сулишь страшнее смерти.

— В этом ты прав, змей, пригретый теплом королевской милости.

— Нет, нет, король! – воскликнула Гюзель. – Твой слуга благороден и пытался ложью, написанной в его глазах, спасти твою коварную жену, соблазнившую этого неопытного красавца. Ты знаешь, Тамир, — с желчью добавила она, — Почему я это сделала.

Тамира просто передёрнуло от ярости.

— Верные любовники! Вы и умрёте в один час!

И сделал знак подоспевшей на шум подмоге.

Почему у меня не хватило сил разогнать их всех и бежать вместе с моей королевой? Её схватили первой и поволокли прочь. Полог шатра захлопнулся и стража окружила его. Тут же появились факелы – горящие с одного конца ветки, спешно выхваченные стражниками из костра, когда они бросились на помощь повелителю в ещё тёмную рощу.

— Одно движение, Тигран, — и шатёр вспыхнет. – Не хочешь войти туда за ней?

— Нет, отец! – Тагер упал на колени перед королём, — Ты не сделаешь этого…

Тамир не шевельнулся. Он в упор глядел на меня, и я понял, что стражники успеют выполнить его чудовищный приказ, как бы стремительна не ни была моя атака. Следовало оттянуть расправу любой ценой: тогда, быть может, Тагер не даст погибнуть своей матери.

— Да будет суд.

Я позволил надеть на себя цепи, и под конвоем покинул рощу.

 

Трое говорили в красном шатре: король Тамир, раздосадованный поражением, Анчар, предвкушающий долгожданную месть, Тагер, занятый своей тяжёлой думой. Никто, кроме него, ещё не знал, что падшая королева уже не привязана к иссохшему стволу платана, в ожидании воли повелителя. Несколько минут назад, главный советник Сафир, следуя велению наследника короны и воле собственного сердца, вывел Гюзель на окраину Города и указал ей:

— Прямо на север, через Серые Камни, а затем вдоль Красного Каньона лежит путь к Голубым Горам.

— Но Тигран…

— Ты достигнешь государства дам-воительниц и, забыв о гордыне, поклонишься Принцесс Амали, и попросишь её защиты. Расскажешь ей всю правду. Тогда вольные кобылицы тебе помогут, они ведь… за свободную любовь. Беги же и будь готова перенести вес тяготы дороги.

— Сафир, Шах Тигран должен жить.

— Твой сын и Тигран тебя не предали. Король ведь не объявит о своём позоре. О тебе скажут, что ты умерла или сошла с ума, Тиграна же осудят за убийство и, очевидно, вышлют или отправят на работы. Время решит за вас. Если почувствуешь погоню, не бойся, её возглавлю я.

— И ты, Сафир, меня не предал! Я сделаю всё, как ты говоришь.

 

Тагер будто слышал все слова, что в эту минуту говорил королеве Сафир. Тагер надеялся, что с нею будет добрая воля Солнца, но не очень верил этому. Недавно он рискнул сказать Тамиру: «Ты можешь развестись с королевой и прогнать её из своего дома. Тиграна же стоит отдать под суд за случайное убийство охранника. Сам казнить ты его не должен, тебя не поймут».

— О чём ты говоришь! – воскликнул Анчар. – Наш отец – повелитель конского племени, а значит, вправе повелевать и всё решать по своей воле. Народ просто обязан признать всё, что он решит, независимо от того, на чьей стороне сегодняшние законы. Они хороши для любого жеребца, но не для короля.

Тамир, раздосадованный своим несчастьем, согласился с Анчаром. Тагер и так слишком много позволял себе в последнее время, чтобы ещё и слушать его мнения в столь личном деле избранника судьбы – правителя Великой равнины.

 

В шатёр ворвался стражник.

— Что? – король слегка повернул к нему ухо.

— Королева Гюзель…

— Сумасшедшая королева Гюзель.

— Ей удалось… бежать.

— Немедленно в погоню!

Сердце Тагера едва не оборвалось. Помня, как отнёсся король к его униженной мольбе, и чего может стоить его будущему разоблачение в помощи Гюзель, он сдержал эмоции и остался на месте. Воля Тагера была изломана чувством собственной ничтожности при всём величии звания принца. Он только про себя молил судьбу благоволить побегу королевы.

— Тагер!

Голос Тамира заставил его вздрогнуть.

— Ты всё ещё намерен защищать Шаха Тиграна, даже ценой наследства власти, после того, как он погубил твою мать, убил невинного слугу и был шпионом Хуфара?

— Шпионом Хуфара? – рыжая грива наследника взметнулась. Он затряс головой. – Нет, этого не может быть!

— Может, — поддержал короля Анчар. – Шах Тигран несколько раз пропадал из Серых Камней и уходил в долину у реки, которая называется Шёлковой Лентой, и земли у которой, исконно принадлежащие коням, у нас оспаривает Хуфар. Там, на берегу Шёлковой Ленты, этот подлец передавал важные сведения единорогу по имени Харат.

— Я помню Харата, Анчар. Он был послом единорогов…

— Да, брат. И купил нашего хвалёного Золотого Тигра. Тот передавал Харату всё, что говорится в нашей ставке и делается в Серых Камнях.

Тагер, сражённый новым известием, совсем пал духом. Он не знал ни единого ответа на тысячу мучивших его вопросов и уже не пытался их найти.

 

* * *

 

Погоня была уже близко. Гюзель не отличалась резвостью бега, да ей никогда и не приходилось мчаться галопом во весь опор. Подгоняла её сама смерть, надвигающаяся со спины холодным дыханием. Смерть уже уцепилась за хвост обезумевшей кобылицы и гнала её к обрывам Красного Каньона.

«Быстрее! – крикнул своим солдатам Сафир, встретивший погоню по дороге обратно и теперь возглавлявший её. – Быстрее, королева разобьётся. Остановись, Гюзель, впереди пропасть!»

Слышала ли она призыв Сафира? Тот обещал не оставить в беде свою королеву, но довериться даже ему Гюзель не хотела. Она приостановилась у самой пропасти, и осыпавшиеся с края комочки красной глины исчезли на дне ревущего потока. Серебряная шерсть Гюзель стала тёмно-серой от пота и пыли. С губ её падала розовая пена – излишнее напоминание о том, что кобылица загнала себя в безумной скачке. Гюзель проговорила что-то сама себе, неслышно, и собрав остаток сил, оттолкнулась от края обрыва.

 

* * *

 

Сафир без предупреждения вошёл в красный шатёр и, не дожидаясь вопроса Тамира, сообщил: «Королева Гюзель… зачем-то помчалась к пропасти и сорвалась в неё». Тагер с надеждой вскинул голову, но по глазам верного ему советника понял, что он не лжёт. Тагер застонал и ударился лбом в перекрытие шатра. Анчар добил его: «Для неё уже всё кончено. Придётся ли ей дожидаться на том свете погубившего её негодяя?» Тагер с ненавистью посмотрел на брата, но на отца – покорно. Предатель, в его глазах, перестал быть героем. Он вышел из шатра, пока ещё не отзвучали слова Тамира: «Он расплатится за двоих. Анчар, кажется, тебе есть, что сказать Золотому Тигру? Я не придумаю ему лучшей казни, кроме как передав в твою полную власть».

 

Мои копыта были скованы цепями. Цепей было много и все крепчайшие, накрученные на вбитые в землю столбы. Анчар просто таял от счастья, делая знак двум пленным быкам: «Вы узнаёте, рабы, того, кто погубил многих ваших богатырей? Кто прикончил непобедимого Махрата? Достаточно ли вы его ненавидите, чтобы не дать умереть слишком быстро?» Быки подошли ближе и тут я понял замысел Анчара: к хвостам рабов были привязаны тонкие прочные цепи. Для изощрённого в жестокости урода представлялась прекрасная возможность полюбоваться, как давноненавидимый им счастливчик теперь потеряет свою золотую шкуру.

Хайфи слишком поздно узнал, что произошло. Один из смельчаков, не веривших в моё предательство, решился оповестить о беде учителя. Ничто не сдержало бы старого друга в стремлении меня спасти. Он направился к ставке короля и, минуя охранников, ни один которых не пытался загородить ему дорогу, вошёл в шатёр Тамира. Когда, через несколько минут, он покидал шатёр, с ним вышел и король, в сопровождении Булата, Сафира и Мелика. «Ступай», — сказал он Хайфи.

Анчар почти торжествовал. Почти. Я смотрел вверх – в небо, а не в розовые глаза моего палача и, кажется, не ощущал уже ударов цепей, рвущих моё тело. Быки не остановились и тогда, когда явились Тамир и Тагер.

— Эй, прекратите! – крикнул рабам Анчар. И обратился к отцу:

— Король, думаю, теперь Золотой Тигр уже понял свои ошибки, и раскаялся в преступлениях, — и ко мне, — Проси милости у короля и ты сейчас же умрёшь без дальнейших мучений.

Тамир сказал:

— Увидеть Шаха Тиграна поверженным во прах? Ради такого зрелища, я бы даже согласился отпустить его.

И мой палач поддержал, уверенный в полной победе:

— Слышишь ты, сын шлюхи!

— Дитя белого облака, Анчар, — отвечал я. – Коротка же память у твоих не слишком долгих лет. Или я не сказал тебе когда-то, что даже Солнце, снизойди оно наземь, не увидит коленопреклонённым Золотого Тигра. Разве что, — добавил я, зло смеясь, — В бессилии этого добиться, ты велишь перерезать мне сухожилия.

Тагер не верил даже сам себе. Очнувшись от дум, он сказал мне, предупреждая новую вспышку гнева отца и брата:  «Гюзель больше нет». И тогда вся боль моего тела выплеснулась в боль души, и я не смог её выдержать. Солнце в зените померкло, погасив последнюю надежду и лишая чувств. Сливаясь с пригревшей меня землёй, я услышал презрительные слова Анчара: «Он издох».

— Нет, — возразит Тамир. – Теперь ему придётся жить. Снимите цепи и, как только Тигран сможет подняться, гоните его. Пусть убирается.

— Как он мог быть шпионом… — пробормотал Тагер, неравнодушный к моей судьбе с тех пор, как видел первый поединок с воином быков, и тяжело вздохнул. Король Тамир заявил: «Пусть и моя совесть будет спокойна. Я показал себя сегодня подлым змеем не меньше, чем этот несчастный. Шах Тигран встречался с единорогом Харатом и вёл переговоры с правительством Хуфара по моему приказанию».

 

К главе 6